Умирание как модальность Другого: деменция с точки зрения психоаналитической антропологии
Автор: Щербачев Д. К. - подписаться на статьи автора
Журнал: Философия и общество. Выпуск №4(113)/2024 - подписаться на статьи журнала
DOI: https://doi.org/10.30884/jfio/2024.04.07
Щербачев Дмитрий Кириллович – аспирант кафедры этики философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. E-mail: dimitriy.shcher-bachev@gmail.com.
В предлагаемой вниманию читателя статье предпринимается попытка рассмотрения синдрома деменции с перспективы психоаналитической философской антропологии и этики. Деменция определяется как состояние психики, находящейся в процессе постепенного, но необратимого распада. Этот процесс затрагивает и когнитивную, и аффективную сферу, в связи с чем можно говорить о деградации субъектности как таковой. Одним из ее проявлений выступает сниженный или полностью отсутствующий критицизм таких больных в отношении своего состояния: таким образом, деменция функционирует лишь как феномен чужого сознания, во взгляде извне. Опираясь на концептуальное различение маленького и большого Другого, предложенное Ж. Лаканом, автор отмечает, что дементный больной продолжает функционировать для окружающих в качестве большого Другого, но приобретает исключительные черты: его инаковость постепенно начинает сводиться к эксцессам умирания. В результате для субъекта, осуществляющего за ним уход, формируется уникальная ситуация вынужденной близости со смертью как с модальностью Другого, провоцирующая в нем одновременно и персекуторную, и депрессивную тревогу. Высказывается предположение, что оптимальным, но самым трудноосуществимым способом ее преодоления для субъекта является формирование подлинно любовного отношения, которое выстраивалось бы вокруг принятия хрупкости Другого как ключевого аспекта его инаковости.
Ключевые слова: деменция, психоанализ, этика, смерть, шизоидно-параноидная позиция, депрессивная тревога, персекуторная тревога, Желание, М. Кляйн, Ж. Лакан, маленький и большой Другой, этика, das Ding.
Dying as a Modality of the Other: Dementia from the Perspective of Psychoanalytic Anthropology
Shcherbachev D. K.
The article aims to examine the dementia syndrome through the lens of psychoanalytic and philosophical anthropology and ethics. Dementia, a progressively worsening mental illness, leads to irreversible cognitive and affective deterioration, ultimately resulting in the degradation of subjectivity. One manifestation of this process is the patient’s diminished or absent self-awareness of their condition. Consequently, dementia can only be observed externally as a phenomenon within the consciousness of another.
Drawing on Jaques Lacan’s conceptual distinction between the small and the great Other, the author suggests that while dementia patients continue to function as the great Other among others, their otherness gradually becomes synonymous with the excesses of dying. This transformation creates a unique situation for the carer, characterized by a forced intimacy with death as a modality of the Other. This situation generates both persecutory and depressive anxiety in the carer.
The author suggests that the most effective yet challenging way for the carer to overcome this anxiety is to establish a genuinely loving relationship. Such a relationship would be centered on accepting the fragility of the Other as a fundamental aspect of their otherness.
Keywords: dementia, psychoanalysis, ethic, death, paranoid-schizoid position, depressive position, depressive anxiety, persecuting anxiety, Desire, Melanie Klein, Jaques Lacan, the great Other, ethic, das Ding.
С 2008 г. Всемирная организация здравоохранения реализует Программу действий по восполнению пробелов в области охраны психического здоровья, особый акцент в которой сделан на феномене деменции. В 2013 г. был издан отдельный доклад «Деменция: приоритет общественного здравоохранения» [Деменция… 2013], в 2017 г. организация опубликовала семилетний план, в котором применительно к деменции было использовано слово «эпидемия». Масштабы распространенности деменции действительно поражают, при этом количество дементных больных стремительно увеличивается: если в 2013 г. их насчитывалось порядка 36 млн, то в 2015 – уже около 47 млн [Полищук, Летникова 2018]. По подсчетам специалистов, к 2030 г. эта цифра возрастет до 75 млн человек, к 2050 г. – до 131,5 млн [World… 2009]. И это только зарегистрированные случаи.
В обыденном языке понятие «деменция» (лат. dementia – безумие) ассоциируется преимущественно со старением – так называемым «старческим маразмом» (от греч. marasmus – истощение, угасание). Сенильная (от лат. senilis – старческий, стариковский) деменция – наиболее распространенная форма этого состояния (около 5 % пожилых людей являются дементными), соответственно, есть прямая связь между увеличением темпов старения населения и распространенности деменции [Корчин 2005]. В таком случае деменция обычно является следствием атрофических заболеваний головного мозга (например, болезни Альцгеймера). В первую очередь именно эта динамика подразумевается в данном тексте. Однако в некоторых случаях деменция развивается и у относительно молодых людей вследствие массивного или затрагивающего ключевые зоны коры поражения головного мозга (полученного в результате черепно-мозговой травмы, нейроинфекции и т. д.).
Таким образом, деменция – это не отдельное заболевание, а синдром, совокупность симптомов с общим патогенезом. Конкретная этиология крайне вариативна. С этим связано то, что в последнее время понятие деменции в медицинском дискурсе все более проблематизируется: так, согласно последнему пересмотру международных рекомендаций по диагностике психических расстройств DSM-5, термин «деменция» был заменен на «большое нейрокогнитивное расстройство» [Diagnostic… 2013]. Как отмечает Е. Г. Менделевич, «на смену прежней трактовке диагноза деменции как процесса, связанного прежде всего с нарушением функции памяти, и ориентации на деменцию альцгеймеровского типа пришло более широкое толкование деменции как процесса развития разнообразных когнитивных нарушений» [Менделевич 2017: 65; здесь и далее курсив мой – Д.Щ.]. Но относительно задач данного текста эту нюансировку можно вынести за скобки, ограничившись традиционными определениями. Например, классическое определение из национального руководства по неврологии: «Деменция – приобретенные устойчивые полифункциональные когнитивные нарушения (ухудшение памяти, интеллекта, умственной работоспособности и др.), выраженные в значительной степени, определенные на фоне ясного сознания, имеющие причиной органическое поражение головного мозга» [цит. по: Носачев 2012: 60]. Или вариант из другого руководства: «Деменция – это синдром, характеризующийся нарушениями в мнестической и других когнитивных сферах, включая речь, ориентировку, абстрактное мышление, праксис. Эти нарушения должны быть выражены настолько, чтобы приводить к затруднениям в обыденной жизни и/или профессиональной деятельности» [цит. по: Носачев 2012: 59]. Суммируя и несколько огрубляя, можно сказать, что деменция – это состояние психики, которая находится в процессе постепенной, но необратимой деградации (деменция не лечится: в частности, в упомянутом выше плане ВОЗ речь идет не о лечении, а об улучшении качества жизни людей с деменцией). В первую очередь, деменцию диагностируют по снижению когнитивных функций, однако, несмотря на то, что у многих людей слово «маразм» ассоциируется именно с нарушениями памяти и потерей концентрации, при ней формируются поведенческие и аффективные расстройства, которые могут сопровождаться бредом, резкими сменами настроения, вспышками агрессии. Все это обусловливает то, что уход за такими больными – во всех смыслах крайне затратное предприятие как для социальных институций, так и для их близких.
Ключевыми являются два момента: во-первых, деменция всегда предполагает диахронический, динамический аспект, это процесс; во-вторых, при деменции возможна лишь паллиативная помощь, некоторое замедление процесса деградации. Этим деменция, несмотря на возможную ситуативную схожесть симптоматики, радикально отличается от функциональных расстройств, например шизофрении. Именно по этой причине именование шизофрении dementia praecox (раннее слабоумие), использовавшееся в крепелиновской нозологии [Krepelin 1913: 668], со временем было отброшено: в отличие от деменции даже тяжелая парафренная шизофрения структурно предполагает возможность пусть маловероятного, но отката психических поражений.
Если следовать логике А. Бадью, событие – это то, что одновременно и конституирует субъекта, и конституируется им, то, что не существует вне корреляции с субъектом. В масштабе человеческой жизни таким событием является, например, травма. Структурно травма – это коллапс реальности, символическо-воображаемой системы, коррелятивной субъекту. Крах проекта, с которым он себя (в определяющей степени бессознательно) соотносит [Щербачев 2023]. Этот коллапс не возвращает к Реальному: наоборот, он запирает субъекта в куда более изощренной иллюзии, в лучшем случае наполняя его тоской по состоянию «до», в худшем – вынуждая буквально расщепляться. Но деменция не похожа на травму, в некотором смысле ее можно было бы назвать анти-событием: деменция не предполагает никакой новой организации, интерпретации, системы исчисления – только деградацию и разрушение. Этот аспект особенно хорошо проявляется в том, что по мере развития деменции личностные особенности больных сначала «заостряются» (характерологические черты становятся более ригидными, конфликтными в отношении принципа реальности: например, тревожные люди становятся еще более тревожными, паранойяльные – еще более подозрительными), но затем сглаживаются (постепенно теряются интересы, снижается острота реакций, нарастает изоляция) [Психиатрия...].
Ужас деменции в том, что при ней в первую очередь – внешне, в восприятии окружающих – деградирует не тело, а именно субъектность. Причем неважно, в каком духе она трактуется: в дискурсе любой секулярной антропологии[1] происходящее при деменции будет определяться как деградация. Так, для классических систем, увязывающих субъектность с рациональностью и сознанием, инстанцией Я, определяющим моментом будет потеря когнитивных функций; для постнеклассических, увязывающих субъекта с Желанием и сводящих его к разрыву между Я и Оно, – на первый план выйдет оскудение аффективной жизни, снижение уровня ее дифференциации, – но и там, и там речь будет идти именно о разрушении. Крайне важным моментом является и то, что по мере развития деменции у больных полностью пропадает критицизм в отношении собственного состояния (даже при легкой, парциальной деменции масштаб интеллектуально-мнестических расстройств и их влияние на свою повседневную жизнь больные в полной мере оценить не способны) [Там же]. Таким образом, нельзя говорить о деменции «изнутри», только «извне»: деменция субъекта раскрывается лишь как феномен чужого сознания, во взгляде Другого на него. Это роднит ее со смертью.
Может показаться, что деменция – это настолько уникальное состояние, что оно должно вызывать у философов особый интерес. Но этого не происходит: если судить по электронным библиотекам научных статей, на тему деменции пишут медики, психологи, юристы, но не философы. Единственная область философии, которая хоть как-то затрагивает проблему данного состояния, – это биоэтика, но и в ней тема деменции выступает лишь как частный случай в контексте дискуссии о критериях смерти [Роганов 2006]. Иначе говоря, деменция прячется на самой поверхности («старческий маразм» воспринимается людьми как нечто трагичное, но нормальное, даже ожидаемое), оставаясь для этики фактически серой зоной. Здесь не идет речи об игнорировании, о вытеснении (в психоаналитическом смысле этого слова) темы из области рассмотрения. Налицо другое: проблема с тематизацией как таковой.
Психоаналитическая антропология позволяет выдвинуть предположение об этом непоявлении темы. Ключевыми здесь являются концептуальное различение реальности и Реального, предложенное Ж. Лаканом на основе фрейдовского противопоставления «материальной» и «психической реальности» [Фрейд 2022], а также следующая из него пара маленького и большого Другого.
В лаканианском дискурсе реальность – это символическо-воображаемая конструкция, коррелят инстанции Я, структурированный по большей части бессознательно и выполняющий главным образом защитную функцию. Реальное – это то, что уклоняется от символизации, встраивания в порядок, разрыв в нем. Иначе говоря, Реальное – это не просто не синоним реальности, а нечто радикально от нее отличное, но также и то, без чего она не может существовать. Говорить о Реальном возможно лишь апофатически. Реальность же, в отличие от Реального, дискурсивна. Ее важнейшими характеристиками являются когерентность и инерционность. Когерентность предполагает, что единственная истина, в которой субъект (по крайней мере, субъект «здоровый», то есть субъект-невротик) по-настоящему нуждается, – это истина связности. Ему необходимо, чтобы реальность, в которой он существует, была более-менее цельным, непротиворечивым образованием как на аффективном, так и на символическом уровне: тогда она относительно эффективно выполняет свою защитную функцию и позволяет субъекту справляться с тревогой. Инерционность реальности обусловлена тем, что влечение – базисное понятие психоаналитической метапсихологии – консервативно. Как отмечает З. Фрейд, «влечения стремятся восстановить прежнее состояние» [Фрейд 1925: 75]: влечение направлено на воспроизведение определенной операции до тех пор, пока она способна приносить достаточное наслаждение. В аспекте этой консервативности всякое влечение может быть рассмотрено как влечение к смерти [см.: Юран 2015]: «Стремление к единению – Эрос стремится объединять – обнаруживается всегда лишь в сопряжении с тенденцией противоположной, тенденцией к разрушению, разрыву, рассеянию, причем особенно это относится к материи неодушевленной. Строго говоря, тенденции эти друг от друга неотделимы» [Лакан 2009: 116]. Как емко сформулировал Н. Ланд, «влечение к смерти – это не желание смерти, однако скорее гидравлическая тенденция к рассыпанию интенсивностей» [Ланд 2018: 25]. Консервация уже найденной операции, пути, его воспроизведение – один из главных инструментов снижения напряжения в психическом аппарате. По этой причине совершенно неважно, насколько бредовой кажется та или иная система извне: если она достаточно внутренне согласована, герметична и по-зволяет субъекту поддерживать приемлемый уровень дефицита удовольствия, он будет за нее держаться. И в первую очередь это проявляется в отношениях с Другим.
Различение реальности и Реального обусловливает специфическую трактовку концепта Другого в психоанализе. Ж. Лакан предложил расщепить его на два измерения – на маленького (фр. autre) и большого Другого (фр. Autre). Всегда, пусть в разной степени, но, сосуществуя, они образуют пространство, в котором разворачивается восприятие одним субъектом другого. Если большой Другой предполагает радикальную инаковость, невозможность (полной) символизации и соотносится с регистром Реального, то маленький другой формируется на стадии зеркала и подчиняется логике подобия, выступая проекцией Эго субъекта и являясь элементом воображаемо-символического порядка реальности. А значит, маленький другой воспринимается – вернее, конструируется – преимущественно консервативно, исходя из интернализированного опыта отношений и стремления избежать дефицита.
Относительно маленького другого при деменции не происходит ничего уникального. Ожесточенная полемика о том, является ли смерть мозга достаточным критерием для прекращения медицинской помощи, наглядно демонстрирует, насколько далеко человек готов зайти в своем неприятии уже случившегося катастрофического, травмирующего события. Больные, находящиеся в состоянии необратимой «запредельной комы», пока их тела дышат и не разлагаются, могут восприниматься близкими консервативно как те, кого еще можно вернуть. Деменция же оставляет куда больше пространства для проективных идентификаций: психический распад при ней значительно опережает соматический, поэтому даже тяжелые дементные, совершенно беспомощные, не способные коммуницировать с ухаживающими и даже узнавать их [Психиатрия...], за счет своей способности двигаться воспринимаются многими людьми как более витальные, чем, например, больные, находящиеся в коматозном состоянии (даже если оно обратимо). Также консервативности восприятия способствует постепенность дегенеративных процессов при деменции. Здесь уместна знаменитая метафора про лягушку, правда, с некоторым уточнением, что в действительности она[2], вопреки распространенному мнению [Gibbons 2007], выпрыгивает из кастрюли, а не варится заживо.
В отличие от маленького другого, с большим Другим при деменции происходит настоящая метаморфоза. Дементный больной продолжает функционировать для соприкасающихся с ним в качестве большого Другого, но он постепенно приобретает совершенно исключительные черты.
Одним из ключевых понятий для понимания концепта большого Другого является Желание. Ж. Лакан ввел его в психоаналитический дискурс еще в 1930-х гг., развивая идеи Ж. Батая и А. Кожева. Что бы субъект ни делал, он в первую очередь желает – в лаканианской интерпретации психоанализа именно Желание оказывается главной модальностью его бытия. Концепт Желания фиксирует структуро- и смыслообразующую функцию нехватки. Желание никогда не удовлетворяется полностью, бесконечная отсрочка удовлетворения заставляет субъекта двигаться по означающим цепям, разным образом сублимировать. Обозначая направленность вектора Желания, Лакан, интерпретируя Кожева, в свою очередь интерпретирующего Г. В. Ф. Гегеля, формулирует: Желание – это всегда Желание Другого, Желание быть им желанным. Субъект – даже если он сам об этом не подозревает – жаждет тотального признания со стороны Другого, полного устранения разрывов с ним, обретения полноты. Как отмечает В. А. Мазин, «Желание обретается как Желание Другого не потому, что Другой владеет ключом к желанному объекту, а потому, что за желанием какого-то объекта, будь то предмет или человек, скрывается желание быть признанным Другим» [Мазин 2004: 15]. Таким образом, большой Другой конституируется тем, что он потенциально обладает неким сверхценным не-объектом – экстрактом его Желания, который Лакан, ссылаясь на недописанный текст Фрейда «Набросок психологии», предложил называть Вещью (нем. das Ding) [Лакан 2006: 74]. Это одно из центральных понятий метапсихологии лаканианского психоанализа, функционирующее как матема, раскрывающая направленность Желания. Кратко определить его можно так: «сверхценный смыслообразующий метаобъект, лежащий по ту сторону всякой объектности и задающий ее возможность» [Щербачев 2023: 112]. Главной особенностью Вещи является то, что она не существует: в реальности имеются лишь разного рода объекты-субституты, не столько фантазмически представляющие ее, сколько фиксирующие ее нехватку. Иначе говоря, отсутствие Вещи не просто вписано в структуру всякого мира, а лежит в ее основании. Таким образом, Лакан развивает мысль Фрейда, который в «Отрицании» говорит об «утрате инцестуозного объекта и настойчивом стремлении вернуть его вновь, вокруг чего разворачивается судьба влечения» [Фрейд 2021]: именно Вещь оказывается в центре этой спирали. Вокруг нее разворачиваются любые человеческие отношения, вся либидинальная экономика. Субъект обращается к большому Другому в надежде, что у него есть Вещь. В этом смысле Реальное не только ужасает, но и обнадеживает.
Однако развитие деменции приводит к тому, что в качестве большого Другого субъект способен все меньше обнадеживать: надежда постепенно замещается смертью. Можно сказать, что деменция вынуждает соприкасаться со смертью в совсем неприглядном, малопривычном виде. Это уже не потенциальная конечность, о которой легко не вспоминать, не некая непознаваемая, не так легко романтизируемая точка, мгновение трансгрессии, а длящееся как минимум несколько лет умирание, становящееся для близких таких больных рутиной. Дементный больной продолжает функционировать для окружающих как большой Другой, даже в свои последние дни он не становится вещью, но вся его инаковость со временем начинает сводиться лишь к различным эксцессам распада. Он удивляет, разрушает чужое ожидание, но лишь негативно.
Аспекты этого умирания – постепенная потеря способности образовывать новые связи, консервация имеющегося репертуара реакций, а затем его оскудение, нарастающая аутистическая тенденция – постоянно реактуализируются во взаимодействиях с окружающими, формируя для них тяжелейший формат сепарации: это потеря, которая развертывается медленно, но не дает ни на мгновение забыть о себе, отвлечься. Со временем эти отношения становятся все более интенсивными, ведь тяжелые дементные больные полностью беспомощны и требуют круглосуточного ухода. Метафорически при деменции смерть оказывается буквально спаянной с Другим, она смотрит пустотой из его все еще любимых глаз и не дает отвернуться. Вероятно, именно исключительность такой встречи со смертью является причиной того, что это событие так успешно уклоняется от философской тематизации. Событие одновременно и слишком специфическое, чтобы о нем философствовали те, кто с ним не соприкасался, и слишком мучительное, чтобы те, кого оно коснулось напрямую, спасались за счет интеллектуализации: такая боль располагает к более примитивным защитам.
Отдельно стоит отметить, что деменция наглядно – слишком наглядно – напоминает о том, что фрейдовский инцестуозный объект пусть и является первым и главным субститутом Вещи, но не тождествен ей. Уход за тяжелым дементным больным – это инвертированные детско-родительские отношения. Вместо развития и усложнения – деградация и распад, а родитель и ребенок (чаще всего, по крайней мере в России, бремя ухода за такими больными ложится на их родственников, в первую очередь на детей) меняются местами: первый погружается в капризную беспомощность, всю ответственность за его существование принимает на себя второй. Таким образом, архаичная фантазия последнего о тотальном контроле над родительской фигурой сбывается, но в вывернутом наизнанку, ужасающем виде. Вместо достижения полноты и покоя субъект оказывается в состоянии мучительного слияния с инцестуозным объектом, лишенным своих обнадеживающих свойств. Пусть и несколько огрубляя, это положение можно описать как провал к шизоидно-параноидной ситуации [см.: Кляйн 2001], в которой на первый план выходит необходимость любой ценой защититься от всепоглощающей близости с инцестуозным объектом: субъект, принявший на себя бремя ухода за дементным больным, не может его оставить, но и не может жить рядом с ним собственной жизнью, образовывать альтернативные связи. Его положение особенно осложняется своей двойственностью, из-за которой он вынужден переживать и сепарационную, и персекуторную тревогу. Ведь фактически такой субъект находится одновременно и в позиции родителя, чей ребенок, несмотря на весь уход, постепенно, но необратимо покидает его, и в позиции ребенка, переживающего ужас от неизбежной близости с родителем, проваливающимся в психоз[3]. Чтобы выдержать это состояние, требуется предельная устойчивость.
Огрубляя, можно сказать, что пережить подобную встречу со смертью можно либо ценой ухода в крайнюю ригидность, либо за счет формирования подлинно любовного отношения. Первый путь инерционен, он предполагает консервацию уже имеющегося маленького другого (то есть образа субъекта, успевшего сформироваться до возникновения деменции) и максимально возможное игнорирование как самих дегенеративных изменений в Другом, так и факта их необратимости. В результате формируется довольно шаткая защитная конструкция неузнавания, риск коллапса которой увеличивается по мере ухудшения состояния больного, за которым осуществляется уход: на определенных этапах поддержание ее целостности начнет требовать буквально психотических защит. Представляется, что этот сценарий наиболее распространен. Второй путь встречается куда реже. Он предполагает разрыв с инерцией, а значит, этический акт (подробнее о концептуализации этического через разрыв с инерцией см.: [Щербачев 2023]). Это отношение, в основании которого удерживается – часто ценой колоссального усилия – принятие больного человека как большого Другого. Но даже не в его праве на умирание (деменцию нельзя присвоить, сделать жестом, превратить в элемент речи, способ выражения субъектности), а в его хрупкости. В беззащитности перед лицом Реального.
Неважно, в романтических или родительских отношениях, любовь характеризуется специфической перспективой, которую можно было бы назвать готовностью к подвигу. Принять инаковость Другого, его право на субъектность, собственную волю и собственное Желание. А значит, на ошибку, на ложь и на уход. Принять это гораздо сложнее, чем умереть за него или даже за него жить. Но еще сложнее принять хрупкость Другого. То, что в любой момент он может уйти, но в этом не будет ни его воли, ни его вины.
Литература
Деменция: Приоритет общественного здравоохранения [Электронный ресурс]. 2013. URL: http://apps.who.int/iris/bitstream/10665/75263/14/9789244564455_rus.pdf?ua=1 (дата обращения: 01.07.2024).
Кляйн М. Заметки о некоторых шизоидных механизмах / М. Кляйн, С. Айзекс, Дж. Райвери, П. Хайманн // Развитие в психоанализе. М. : Академический проект, 2001.
Корчин А. Можно ли предотвратить эпидемию деменций? // Когнитивные расстройства: современные аспекты диагностики и лечения. М., 2005. С. 22–23.
Лакан Ж. Этика психоанализа (Семинары: Книга VII (1959–60)). М. : Гнозис, Логос, 2006.
Лакан Ж. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (Семинар, Книга II (1954/55)). М. : Гнозис, Логос, 2009.
Ланд Н. Соч.: в 6 т. Пермь : Гиле Пресс, 2018.
Мазин В. А. Введение в Лакана. М. : Фонд научных исследований «Прагматика культуры», 2004.
Менделевич Е. Г. Когнитивные и некогнитивные нейропсихические расстройства при деменции и методы их коррекции // Неврология, нейропсихиатрия, психосоматика. 2017. № 2. С. 64–70.
Носачев Г. Н. Методологические, правовые и этические вопросы диагностики синдрома деменции // Российский психиатрический журнал. 2012. № 2. С. 58–63.
Полищук Ю. И., Летникова З. В. К вопросу о жестоком обращении с психически больными пожилыми и престарелыми людьми в семье и психиатрических учреждениях // Социальная и клиническая психиатрия. 2018. № 1. С. 101–105.
Психиатрия и медицинская психология: электронный учебник / под ред. И. А. Мартынихина, А. В. Павличенко, И. А. Федотова [Электронный ресурс]. URL: https://psychiatr.ru/education/slide/369 (дата обращения: 12.07.2024).
Роганов С. Феномен смерти и концепция «смерти мозга» в современной культуре [Электронный ресурс] : Литературно-философский журнал «Топос». 2006. URL: https://www.topos.ru/article/4883 (дата обращения: 01.07.2024).
Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М. : Современные проблемы, 1925.
Фрейд З. Отрицание. [Электронный ресурс]. 2021. URL:https://freudproject.ru/?p=932 (дата обращения: 04.07.2024).
Фрейд З. Автобиография. [Автопортрет.] [Из первых уст.] 2022 [Электронный ресурс]. URL: https://freudproject.ru/?p=7812 (дата обращения: 04.07.2024).
Щербачев Д. К. Завороженные разрывом. Постмодерн как атемпоральная аномалия // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. 2023. Т. 47. № 3. С. 106–122.
Юран А. Влечение к смерти и модель становления в психоанализе // Лаканалия. 2015. № 19. С. 4–15.
Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders (DSM-5). Washington, DC; London : American Psychiatric Association, 2013.
Gibbons W. The Legend of the Boiling Frog is Just a Legend. 2007 [Электронный ресурс]. URL: https://web.archive.org/web/20170801123347/ https://archive-srel.uga.edu/outreach/ecoviews/ecoview071223.htm (дата обращения: 14.07.2024).
Krepelin E. Psychiatrie. Ein Lehrbuch für Studirende und Ärzte. Bd. 3. Klinische Psychiatrie. Auf. 8. Leipzig : Barth, 1913.
World Alzheimer Report. Executive Summary. 2009 [Электронный ресурс]. URL: https://www.alz.org/media/Documents/report_summary_2009worldalzheimerreport.pdf (дата обращения: 11.07.2024).
* Для цитирования: Щербачев Д. К. Умирание как модальность Другого: деменция с точки зрения психоаналитической антропологии // Философия и общество. 2024. № 4. С. 99–111. DOI: 10.30884/jfio/2024.04.07.
For citation: Shcherbachyov D. K. Dying as a Modality of the Other: Dementia from the Perspective of Psychoanalytic Anthropology // Filosofiya i obshchestvo = Philosophy and Society. 2024. No. 4. Pp. 99–111. DOI: 10.30884/jfio/2024.04.07 (in Russian).
[1] Секулярная антропология, в отличие от сакральной, выводит субъектность не из чуда Творения, совершенного единственно полноценным трансцендентным Субъектом, а из некоего набора феноменологически представленных процессов.
[2] В отличие от человека – существа, обреченного на речь?
[3] Именно этим уход за дементными отличается от ухода за другими тяжелыми больными, например онкологическими. Психический аппарат последних страдает в значительно меньшей степени: даже прикованные к постели, они сохраняют собственную субъектность, остаются для окружающих Другими, способными контейнировать, а значит, обнадеживать. За счет этого близость с ними переживается не так тяжело.
Размещено в разделах
