Детрансцендентализация, натурализм и трансцендентализм
Авторы:
- Сокулер З. А. - подписаться на статьи автора
- Косилова Е. В. - подписаться на статьи автора
- Толстов А. Б. - подписаться на статьи автора
Журнал: Философия и общество. Выпуск №4(113)/2024 - подписаться на статьи журнала
DOI: https://doi.org/10.30884/jfio/2024.04.05
Сокулер Зинаида Александровна – доктор философских наук, профессор, профессор кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. E-mail: zasokuler@mail.ru
Косилова Елена Владимировна – доктор философских наук, доцент кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. E-mail: implicatio@yandex.ru.
Толстов Алексей Борисович – кандидат философских наук, доцент кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. E-mail: atolstov@inbox.ru.
Натурализм сам себя опровергает, поскольку принятая в нем каузальная замкнутость физического приводит к выводу, что ни трансцендентализм, ни натурализм не являются картинами реальности, а только эпифеноменами физико-химических процессов в мозге. Трансцендентализм также находится в трудном положении. Теоретические конструкции современной науки вытесняют Кантовы представления о науке, опираясь на которые И. Кант создал свою систему априорных категорий. Современная наука не может доказать свою общезначимость и необходимость. Однако все зависит от того, как истолковать трансцендентализм. Современные априори имеют исторический характер: «условия возможности» опыта, социальные перспективы, нормативы, способы видения. Главное, что научные теории не полностью детерминированы опытом. Субъект остается условием возможного опыта (об этом свидетельствует, в частности, когнитивистика). Он создает науку и культуру, опираясь на всеобщие и необходимые нормативы. В заключении статьи рассматривается нейрофеноменология не как натурализация сознания, а как возможность для взаимообогащения когнитивистики и философии. Философия дает ориентиры для исследования, нейробиология находит корреляты феноменов сознания.
Ключевые слова: натурализм, трансцендентализм, трансцендентальный субъект, детрансцендентализация, исторические априори, феноменология, нейрофеноменология.
De-transcendentalization, Naturalism and Transcendentalism
Sokuler Z. A., Kosilova E. V., Tolstov A. B.
Naturalism refutes itself, since its acceptance of the causal closure of the physical leads to the conclusion that neither transcendentalism nor naturalism are images of reality, but only epiphenomena of physical and chemical processes in the brain. Transcendentalism is also in a difficult position. The theoretical constructs of modern science replace the Kantian notions of science on which Kant based his system of a priori categories. Modern science cannot prove its generalizability and necessity. However, everything depends on the interpretation of transcendentalism. Modern a priori have a historical character: “conditions of possibility” of experience, social perspectives, norms, ways of seeing. It is essential that scientific thories are not entirely determined by experience. The subject remains the condition of possible experience (this is particularly evident in cognitive science). He creates science and culture on the basis of universal and necessary norms. The article concludes with a discussion of neurophenomenology, not as naturalization, but as a cross-fertilization of cognitive science and philosophy. Philosophy provides guidelines for research; neurobiology finds correlates of the phenomena of consciousness.
Keywords: naturalism, naturalization, transcendentalism, transcendental subject, detranscendentalization, historical a priori, phenomenology, neurophenomenology.
1. Саморазрушительность натурализма
Противоположность трансценденталистского и натуралистического подходов (или хотя бы ориентаций) можно было бы прослеживать достаточно глубоко в истории философской мысли. Для натурализма характерно требование в любых объяснениях не выходить за пределы опыта и здравого смысла (позднее оно трансформировалось в требование не выходить за пределы данных науки, научных методов и объяснений), тогда как трансценденталисты исходили из убеждения, что этого принципиально недостаточно, что выход за означенные пределы необходим и, более того, с ним связана сама сущность философии.
В последние десятилетия названное противостояние вновь обострилось вследствие успехов когнитивных наук в исследовании как мозга, так и когнитивных способностей человека и животных. Натурализм получил новую поддержку со стороны науки и научных методов. А трансцендентализм оказался в весьма парадоксальной ситуации.
С одной стороны, развитие философии науки и эпистемологии ставит под вопрос претензии любой научной дисциплины на то, что ее утверждения являются неопровержимыми истинами. Вспомним хотя бы К. Поппера и обоснованное им утверждение, что все нетривиальные научные истины остаются предположениями. Это утверждение не очень-то сочетается с претензиями натурализма. Можно также вспомнить весьма актуальные в современной эпистемологии рассуждения в духе энактивизма, согласно которым все человеческое знание, включая и научное, представляет собой не репрезентации внешнего мира, как он есть сам по себе, а инструменты приспособления к миру и воздействия на него [ср.: Рорти 2014] (заметим, что задолго до энактивизма сторонники инструментализма и конвенционализма приводили аргументы в пользу рассмотрения научных теорий как инструментов, а не репрезентаций).
Из аргументации натурализма вытекает забавный вывод относительно его собственных претензий. В самом деле, согласимся на минуту, что теория эволюции способна объяснить то, как мозг стал именно человеческим мозгом и как возникло человеческое сознание (напомним, что, несмотря ни на какие претензии, подобных научных объяснений нет!). Такое объяснение, если бы оно существовало, показывало, как мозг – инструмент и итог борьбы за выживание – производит сознание, наиболее приспособленное к выживанию в определенной среде. Далее, натуралистическое объяснение определило бы, как в результате определенных воздействий внешней среды в мозге происходят определенные электрохимические процессы, которые в сознании воплотились в виде тезисов натурализма[1]. Подобное натуралистическое объяснение было бы завершением натурализма. Оно означало бы, что на тезисы натурализма невозможно смотреть как на истины, ибо само наличие натуралистического объяснения означало бы, что утверждения натуралистов суть эпифеномены работы мозга, приспособленного для выживания в определенной среде. Все продукты сознания оказались бы инструментами выживания, а не истинами, репрезентирующими настоящее положение дел. Одновременно надо было бы признать, что утверждения трансценденталистов точно так же являются эпифеноменами закономерных процессов, протекающих в мозге, они точно так же детерминированы физико-химическими закономерностями, как и утверждения натурализма. Как в таком случае можно делать выбор в пользу одного или другого, если они оба в равной степени обусловлены всеобщими естественными процессами?
Таким образом, окончательная реализация натурализма (в его современном виде, в связи с дарвиновской теорией эволюции) была бы окончательным его упразднением[2]. Однако и сторонникам трансцендентализма рано радоваться, ибо и для них современная ситуация в когнитивистике и эпистемологии оказалась затруднительной.
2. Судьба трансцендентального субъекта в эпоху детрансцендентализации
Чтобы далее развить эту аргументацию, необходимо уточнить определение трансцендентализма. Современные споры вокруг этого понятия начинаются с Иммануила Канта. По его определению, трансцендентальная философия «имеет дело исключительно с чистыми априорными познаниями» [Кант 1998: B 829, 591, прим.]. Объектом трансцендентальной философии «служат только сами рассудок и разум в системе всех понятий и основоположений, относящихся к предметам вообще» [Там же: B 873, 618]. В приведенных формулировках Кант связывает трансцендентальное с априорным. Чтобы правильно понять значение этой связи, обратимся к представленному в «Критике чистого разума» различению метафизического и трансцендентального истолкований пространства и времени, а также Кантово объяснение того, зачем нужна трансцендентальная дедукция категорий.
Доказательства априорности пространства и времени И. Кант называет метафизическими истолкованиями. А трансцендентальные истолкования предполагают «объяснение понятия как принципа, из которого может быть усмотрена возможность других априорных синтетических знаний» [Там же: B 40, 79–80]. Отсюда понятно, что трансцендентальное исследование вовсе не ограничивается установлением априорности некоторого представления. Оно должно обеспечить нечто гораздо более сильное, а именно показать, что названное представление в силу своей априорности объясняет возможность и особенности некоторой науки. Однако любая наука должна иметь собственный предмет. Арифметика и геометрия, благодаря тому что пространство и время являются априорными формами созерцания, способны доставить себе свои объекты в чистом априорном созерцании. Это уже невозможно для категорий. Поэтому их трансцендентальная дедукция призвана доказать, что априорные категории в своем качестве априорных могут относиться к данным опыта, формировать объекты опыта и становиться основой научного знания о таких объектах.
Трансцендентальная философия И. Канта исходит из определенного факта – факта существования математики и точного математического естествознания (данную мысль постоянно подчеркивал Г. Коген [2012]). В названных науках Кант нашел образцы синтетических суждений априори, или всеобщих и необходимых истин. Выстраивая объяснение того, как возможны такие суждения, он и создает свою концепцию трансцендентального субъекта как условия возможности и мира возможного опыта, и науки о нем.
Таким образом, рассуждения И. Канта опираются не просто на факт науки. Для него наука – это система необходимо истинных утверждений. Не необходимо, а только случайно истинные предложения или предложения, истинность которых является лишь вероятной, не могут считаться синтетическими суждениями априори. Относительно них, если следовать логике кантовского рассуждения, мы не вправе постулировать априорность. Они будут, следовательно, лишь синтетическими апостериорными суждениями.
Не получается ли, что современная эпистемология подрывает всю аргументацию И. Канта о трансцендентальном в познании? Вспомним еще раз К. Поппера, доказавшего, что все человеческое знание (может быть, за исключением определений и конвенций) является и навсегда останется предположительным. А предположительные утверждения не могут быть необходимыми. Этим блокируется возможность повторить кантовские рассуждения, которые приводят к идее трансцендентального субъекта.
Сомнения в кантовском понимании науки далее усугубляет конструктивизм, пронизывающий практически всю современную эпистемологию. Конструктивизм признает любые научные теории, как математические, так и естественно-научные, человеческими конструкциями, функция которых – моделировать определенный круг явлений и способствовать решению определенного круга задач. Но на истинность они не претендуют. С точки зрения конструктивизма и евклидова геометрия, и неевклидовы геометрии в равной мере являются конструкциями. Требуется отдельная физическая интерпретация прямой линии той или иной геометрии, чтобы решить, какая из геометрий более удобна для формулирования физической теории (которая, в свою очередь, тоже является не более чем конструкцией).
Теоретические конструкции современной науки вытесняют Кантовы «основоположения чистого рассудка» (называемые в «Пролегоменах» «общими основоположениями естествознания»), ради которых, собственно, Кант и создал свою систему априорных категорий. Названные конструкции изменяют представления о евклидовой геометрии как единственно возможной и истинной физической геометрии, закрепленные Кантом в «аксиомах наглядного представления» [Кант 1998: B 202, 191]; квантовая механика изменила представления о непрерывности всего возможного опыта, закрепленные Кантом в «антиципациях восприятия» [Там же: B 207: 195]; вышло из употребления понятие субстанции, которому посвящена первая Кантова аналогия опыта [Там же: B 224: 205]; изменилась идея одновременности, зафиксированная третьей аналогией опыта [Там же: 256: 225]. Поэтому встает вопрос: не опровергнут ли кантовский трансцендентализм?
Ответ будет зависеть от того, как мы истолкуем априори у Канта. Существует устойчивая традиция интерпретации, которая отождествляет априори Канта и врожденное знание. Такая интерпретация была распространена в XIX в. (с ней боролся Герман Коген), существует она и сейчас, получив новые импульсы от когнитивистики [ср.: Бажанов 2020]. Однако более адекватной представляется интерпретация Германа Когена, доказывавшего, что Кант разорвал связь между понятиями априори и врожденности. В пользу позиции Когена свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что Кант берет свои примеры синтетических суждений априори из математики и точного естествознания. Немецкий философ опирается на факт существования науки, которая принадлежит именно европейской цивилизации. Аксиоматизированная и строящая доказательства геометрия появилась в Древней Греции, этой колыбели европейской культуры, тогда как математика Древнего Востока не обладала этими чертами. А точное математическое естествознание родилось в Европе на заре Нового времени. Очевидно, что соответствующие априори не присущи всему виду Homo sapiens и потому не могут быть врожденными. В самом деле, Кант придает собственный смысл понятию априори, говоря, что «во времени никакое наше знание не предшествует опыту, оно всегда начинается с опыта. Но хотя все наше знание начинается с опыта, из этого вовсе не следует, что оно все происходит из опыта» [Кант 1998B 1: 53]. Кант называет априорным знание, «независимое от опыта и даже от всех чувственных впечатлений» [Там же: B 2: 53].
Знание, независимое от опыта и тем не менее не врожденное – существует ли такое? Современная философия в союзе с историей науки свидетельствует, что – да, существует. Существование подобного знания вытекает из убедительно доказанной неполной детерминации теории эмпирическим базисом. О том же свидетельствуют неудачи в попытках редукции теоретических терминов к языку наблюдения. Это означает, что научные теории содержат компоненты, не обусловленные эмпирическим базисом, то есть соответствующие тому определению априорного, которое дал И. Кант. Поэтому понятие «исторических априори», используемое в современной философии, достаточно соответствует кантовскому пониманию априори, поскольку подобные априори не обусловлены опытом и являются условиями возможного опыта.
Правда, здесь нам могли бы возразить, что априори, о которых писал Кант, имеют совершенно внеопытное происхождение и, скорее всего, в них запечатлелась воля Создателя человеческого мышления. А исторические априори современной философии имеют вполне земное прозаическое происхождение, которое исследуют такие эмпирические науки, как история науки и социология науки. Проделаны обширные исследования, связывающие, например, становление исторических априори научной революции XVII в. с метафизикой, магией, алхимией. Позднее к ним добавились объяснения из других сфер, привлекающие внимание к социальным структурам, отношениям патронажа, системам коммуникации или к материальной составляющей научных практик, такой как научные приборы. В некоторых случаях показывается плодотворность обращения к широким политическим и экономическим контекстам. Появляются увлекательнейшие работы, показывающие жизнь науки в новых неожиданных ракурсах. Причем перечень этих ракурсов отнюдь не исчерпан, здесь могут обнаруживаться еще самые неожиданные – для традиционного представления о науке как самодостаточной и чистой от всего постороннего сфере – обстоятельства и факты.
Однако отсюда не следует, что исторические априори, которые научное познание принимало в те ли иные эпохи, могут в буквальном смысле дедуцироваться из неких социальных условий, материальных практик метафизических убеждений и пр. Разумеется, нет – пусть нас не вводит в заблуждение устоявшийся оборот «социокультурные детерминации». Они не являются «детерминациями». Недаром умный и тонкий историк науки и философ Питер Галисон предпочитает вместо этого оборота говорить, например, об «условиях возможности»: обстоятельствах разного рода и порядка, которые открывали новые перспективы, способы видения, побуждали создавать новые нормативы, новые трактовки и принципы [Галисон 2013].
Подчеркнем еще раз: несмотря на наличие «социокультурных детерминаций», смена исторических априори остается недетерминированной эмпирией, непредсказуемой и свободной. Поэтому мы можем утверждать, что исследования по истории и социологии научного познания, несмотря на признание историчности априори, открывают трансцендентальное в человеческом познании.
Насколько можно сейчас говорить о трансцендентальном субъекте, насколько это будет соответствовать кантианской традиции или разрушать ее? Не претендуя на окончательное разрешение данного вопроса, попробуем посмотреть на pro, contra и перспективы, которые могут отсюда возникнуть. С одной стороны, в современной философии субъекта тон задает тема детрансцендентализации, а трансцендентальный субъект, можно сказать, стал persona non grata. Концепт трансцендентального субъекта подвергается прямо-таки ковровой критике за то, что он идеализирован, нереалистичен, неприменим. В самом деле, в традиции кантианской философии трансцендентальный субъект был условием возможности как деятельности познания, так и познаваемого объекта, но при этом сам он был безусловен, ничем не обусловлен. Он был вневременным, внепространственным, бестелесным. В то же время о нем говорилось «Я» («Я мыслю»), он был познающим субъектом. Значит, он должен находиться в связи с реальными человеческими индивидами и объяснять возможности их познания, например евклидову геометрию или механику, созданную гением Ньютона. Однако эти реальные познающие субъекты, как уже отмечалось выше, принадлежали определенной культурной традиции. Вопрос о том, как сочеталось одно и другое, не рассматривался.
Требование детрансцендентализации выдвигалось одновременно с разных сторон и по разным основаниям, но вклад эпистемологии и истории науки в названное критическое движение был весьма существенным. Благодаря этим дисциплинам была конкретно показана обусловленность познающего субъекта и его исторических априори культурой, социально-экономическими отношениями, властью, языком и т. д. В то же время философия, с одной стороны, и когнитивистика – с другой, показали важность того обстоятельства, что познающий субъект является телесным существом [Варела и др. 2023]. Опыт ХХ в., который включал мировые войны и научные революции, наглядно демонстрировал политическую слепоту и близорукость, а также отсутствие понимания того, куда несется поток истории, – все это накрепко впечаталось в новое понимание субъекта: его конечность. Данная характеристика указывает не только на его смертность, но – даже в большей степени – на ограниченность знаний субъекта, его понимания мира, себя, истории и, соответственно, негарантированность его безопасности и успешности, на его уязвимость, ранимость, незащищенность.
В результате детрансцендентализации познающий субъект радикально изменился. Но тем не менее мы полагаем, что это не мешает ему сохранять принципиальные черты трансцендентального субъекта. В обоснование данного утверждения надо указать на следующие моменты.
Во-первых, создаваемые познающим субъектом теории, как было упомянуто выше, не детерминированы опытом. Ученый может воспринимать эмпирические данные как побудительный мотив своей деятельности, но ее результаты не вытекают из эмпирических данных[3]. Обусловленность познающего субъекта культурой, историей, телом, языком и пр. не противоречит сказанному. Напротив, само многообразие и разнородность подобных детерминаций служит гарантией того, что создаваемые субъектом теоретические конструкции непредсказуемы и не выводимы ни из какого-либо одного компонента признаваемых сейчас детерминаций, ни из них всех вместе. Поэтому субъект по-прежнему остается свободным, а развитие науки – непредсказуемым. В то же время исследования этих разнородных детерминаций и влияний открывают нам не замеченную ранее, но безусловно важную черту трансцендентального субъекта: не определяясь однозначно никакой детерминацией, он способен впитывать и соединять самые гетерогенные обусловленности, создавая нечто целостное в виде научной теории, философской концепции, произведения искусства и пр. Субъект способен синтезировать и даже гармонизировать самые разноплановые детерминации, так что следы их влияния можно обнаруживать хоть в математике, хоть в биологии, хоть в технологиях, притом никакое из этих влияний не будет определяющим; список их не будет исчерпывающим, а результирующая всех влияний или детерминаций будет непредсказуемой. В то же время любые исторические реконструкции этих детерминаций останутся предположительными и незавершенными, – но при этом могут быть очень интересными и по-учительными. Сказанное относится к различным кейс-стади, осуществляемым в современных истории, социологии и философии науки [см., например: Галисон 2013; Дастон, Галисон 2018]).
Во-вторых, современный детрансцендентализированный субъект все равно остается условием возможного опыта. В обосновании данного утверждения эпистемология и когнитивистика идут рука об руку. Многочисленные данные когнитивистики показывают, что наше сознание (как и сознание любого животного) активно отбирает сигналы из внешней среды и организует их по собственным принципам, конструируя специфическую для своего биологического вида картину мира. Разумеется, современный познающий субъект не ограничен своими органами чувств и генетически обусловленными способами организации их показаний. Современные картины Вселенной, картины устройства и функционирования живой клетки или истории формирования нашей планеты и т. п. опираются на данные, получаемые с помощью разнообразных приборов (а также построение теоретических моделей). Использование приборов лишний раз свидетельствует о том, что познающий субъект активно отбирает типы сигналов и создает для них интерпретации. Понятно, что показания приборов сами по себе ничего не говорят без теорий, на основе которых созданы приборы и планируются эксперименты. Утверждения о теоретической нагруженности языка наблюдения и неполной детерминации теорий эмпирическими данными показывают, что трансцендентальный субъект остается условием возможного опыта, несмотря на детрансцендентализацию, которая сделала его историчным и конечным.
Итак, мы видим, что и применительно к современной науке сохраняют силу утверждения И. Канта, что для объяснения того, как возможна наука, необходимо допустить субъект, не детерминированный опытом и являющийся условием его возможности, то есть трансцендентальный субъект.
Но трансцендентальный субъект кантовской философии обладал и еще одной принципиальной характеристикой: он не был дан в интроспекции и не являлся сам объектом возможного опыта. Соответственно, ему был присущ сложный и неочевидный способ существования. И. Кант говорил только, что его единство (единство трансцендентального cogito) является условием единства эмпирического субъекта. Нам представляется, что Герман Коген с полным правом представлял трансцендентального субъекта не как особую субстанцию, а как функционирование способностей рассудка, то есть как единство его категорий или, другими словами, единство синтеза многообразного чувственности. Неуловимый для интроспекции, трансцендентальный субъект обнаруживается в результатах своей деятельности, каковыми были для Канта высшие проявления человеческого духа: наука, моральный закон, искусство.
Нам представляется, что подобной трактовки трансцендентального субъекта можно придерживаться, даже учитывая итоги детрансцендентализации. Повторим еще раз, что трансцендентальный субъект – это не особая (особо тонкая) субстанция, а определенное измерение человеческой культуры. Культуры, создаваемой конечным телесным субъектом, формируемым отношениями власти, языком, гендером, бессознательным и т. д. Все эти аспекты должны учитываться в философских концептуализациях субъекта. Но одновременно философия должна сохранить в себе способность удивиться тому, что подобным образом детерминированные субъекты создают культуру, философию, искусство, науку и мораль, которые опираются на всеобщие и необходимые нормативы.
Нам сейчас же напомнят о внушительном количестве публикаций, в которых все перечисленное объясняется бессознательным, социальными интересами, властью, гендером и пр. В последние десятилетия к ним присоединились социобиология и когнитивные науки. Не смешно ли в таком случае говорить о трансцендентальном субъекте? Мы можем ответить на подобную критику, напомнив, что любые объяснения такого рода строятся задним числом. Они не могут предсказать, какие произведения искусства, понятийные конструкты, понятия о собственной человечности создадут люди, подверженные всем названным детерминациям. Значит, сохраняется свобода, эта неотъемлемая черта трансцендентального субъекта.
Например, социобиология нашла объяснение того, почему естественный отбор не уничтожил предрасположенность к альтруистическому поведению. Дело в том, что, хотя индивид с подобной склонностью менее приспособлен к выживанию, однако популяция, в которой встречаются такие индивиды, в целом более адаптирована, нежели другие популяции. Чем не натуралистическое объяснение морали и ее непреложных законов? Объяснение, которое могло бы покончить с любыми спекуляциями по поводу трансцендентального субъекта. Однако обратим внимание, что в данных объяснениях речь идет об альтруизме внутри своей группы, о сохранении генов альтруизма в генофонде данной группы. Эти объяснения не раскрывают, как в человеческой культуре появилась идея человека вообще, достоинства человека как такового, ценности человеческой жизни. Не родственника, не соплеменника, а человека как такового, который может быть чужим, чуждым, мешающим и раздражающим. Встреча с Другим во всей его друговости является травмой для моего себялюбия, замечает Э. Левинас. Поэтому трудно представить себе биологическое или социологическое объяснение, которое бы удовлетворительно, без произвольных конструкций, объясняло появление идеи всеобщности морального закона, распространяющегося на человека как такового. Говорить же о том, что биологическая эволюция посредством случайных мутаций и естественного отбора привела к образованию такого мозга, в котором физически детерминированным образом должна была возникнуть названная идея человека, прежде всего бездоказательно. Подобные натуралистические грезы, а вовсе не позиция трансценденталистов, оказываются беспочвенными спекуляциями.
Поэтому мы решаемся сказать, что не только во времена Канта, но и сегодня можно говорить о трансцендентальном субъекте как не данном в интроспекции условии возможного опыта. Он обнаруживает себя в высших продуктах человеческой культуры и прежде всего во всеобщности морального закона. Поэтому носителем его является культура, а эмпирические индивиды – в той мере, в какой они становятся причастны культуре.
3. Виды трансцендентализма и их внутренняя связь
До сих пор мы говорили о трансцендентализме в кантианском смысле. Однако в современных спорах о натурализме и трансцендентализме, о возможности редукции описаний сознания от первого лица к описаниям от третьего лица чаще подразумевается трансцендентализм в смысле Э. Гуссерля. Как отмечает С. А. Савин, «в наиболее широкой интерпретации под трансцендентализмом подразумевают всякое учение, задающееся вопросом об условиях возможности существования (мыслимости) данного объекта… Более узкая трактовка связывает понятие трансцендентальной философии с постановкой трансцендентальной проблемы (проблемы выведения бытия мира из бытия субъекта) и стремлением обнаружить условия возможности существования (мыслимости) объектов в субъективности (как бы при этом ни формулировалась трансцендентальная проблема и ни рассматривалась субъективность). Такая трактовка принята Гуссерлем в “Кризисе европейских наук...”. В соответствии с ней трансцендентальный мотив в философии представлен Декартом и Локком, Юмом и Кантом; к трансцендентально ориентированным мыслителям Гуссерль причисляет и себя» [Савин 2008: 35]. Гуссерль пишет о трансцендентальной субъективности, и хотя с помощью этого понятия он исследует иные проблемы, нежели Кант, однако этих мыслителей объединяет то, что трансцендентальная субъективность является для них надындивидуальной и с ней связана нормативность. Феноменология исследует общезначимые свойства сознания, а тем самым и познания. Центральное гуссерлевское понятие – конституирование смысла – аналогично пониманию: понять означает именно конституировать смысл, смысл – предмет акта понимания. Феноменологическая рефлексия ищет в опыте общие и необходимые структуры, она нацелена на всеобщее и нормативное в человеческом опыте.
Современный натурализм уповает на результаты когнитивных наук. Однако последние, исследуя индивидуальный мозг, имеют ограниченные возможности для объяснения упомянутых продуктов культуры. Тем не менее мы смотрим и будем смотреть на них с неугасающим интересом, поскольку они показывают биологическую оснастку, которую мы получили от природы. Это дает многое для размышлений над тем, откуда мы получили идеи необходимого и всеобщего, обязательного для человека. Дескрипции от первого лица, нередуцируемость которых защищают противники натурализации философии сознания, конечно, говорят человеку о нем самом и при этом показывают ему, как его уникальность конституируется надындивидуальными структурами.
4. Не натурализация, а взаимодействие и взаимообогащение когнитивистики и философии: проект нейрофеноменологии
Мы хотим обратить внимание, что научные исследования основаны на выдвижении гипотез, которые определяют цели и методы исследования. Если целью когнитивных исследований является добиться понимания сознания, то они должны начинаться с гипотез относительного того, что такое сознание. Как известно, когнитивные науки начинали с компьютерной модели работы мозга и сознания. Сейчас эта модель критикуется за бедность и неадекватность. Нужны новые модели и идеи. Во многом они черпаются из философии прежде всего психологией. Сначала психологическое исследование описывает феномен сознания на языке самого сознания, только потом подключаются нейрофизиологи со своими МРТ и исследуют этот феномен по-своему. Не случайно же с феноменологией связана гештальт-психология: Э. Гуссерль описывает сознание и его работу конституирования, а потом психологи изучают соответствующие процессы в экспериментальных исследованиях.
Не бывает экспериментов на пустом месте, должно быть заранее разобранное поле идей, смыслов, гипотез, обсуждений, нового понимания. Некое предпонимание феномена сознания должно предшествовать его научным объяснениям, иначе объяснение неинтересно, ибо будет попросту неясно, что́ именно объясняется. Возьмем ситуацию, когда нейрофизиолог с помощью фМРТ наблюдает за мозгом человека, а его цель состоит в исследовании сознания. Но откуда он берет знание того, что такое сознание? Это то, что до него описывали психологи, а еще ранее – философы.
В конце прошлого века трудами Ф. Варелы и соавторов возникла нейрофеноменология на стыке нейрофизиологии и феноменологической психологии. Иногда говорят, что в эту междисциплинарную отрасль входит сама гуссерлевская феноменология, но вряд ли можно сказать так. Чистая феноменология занимается описанием априорных форм сознания, то есть тех познавательных структур, которые не могли быть другими, которые предданы нам [Bayne 2004]. Они не меняются, и потому их трудно исследовать нейрофизиологическими методами, такими как ЭЭГ и МРТ. Речь идет именно о феноменологической психологии, где из психологии берутся феномены восприятия или различные переживания, а у феноменологии заимствуется особая внимательность к происходящему, сосредоточенность на интенциональности психического акта, а не его внешнем предмете. Ф. Варела ввел особый вид интроспекции, близкий к буддийскому самонаблюдению. Он считал, что это и есть настоящее феноменологическое наблюдение за собой [The View… 2005], включающее феноменологическое эпохэ, заключение в скобки меняющегося мира, сосредоточение на интенциональных структурах сознания, особый детальный отчет об испытываемом. Параллельно с самонаблюдением по феноменологической методологии проводится нейрофизиологическая регистрация активности мозга посредством ЭЭГ или МРТ. Таким образом достигается тонкая корреляция между отчетами от первого и третьего лица. Если не забывать о том, что речь идет только о корреляции, и не предполагается никакой редукции, то результаты подобной работы могут быть очень интересны. В последние два десятилетия нейрофеноменология вызывает все более растущий интерес исследователей [Varela, Thompson 2003; Thompson et al. 2005; Gallagher, Zahavi 2008; McInerney 2002; Bayne 2004; Gallagher 2002; Шуталева 2019].
На этом свойстве интересности нейрофеноменологии стоит остановиться подробнее. Голый натурализм, делающий упор на изучение мозга от третьего лица, мало что дает уму и сердцу (особенно сердцу). Нам интереснее знать про себя, а не про свой организм, мы ждем от психологии рассказа о нас самих. Перспектива от первого лица дает нам самопонимание, она открывает, что в нашей индивидуальности есть нечто большее, чем наша индивидуальность, и это неизменно важно и интересно человеку. Именно поэтому феноменология интересна столь многому числу исследователей. Они находят в ней метод прорваться к глубинным структурам Я. Феноменология, создавая методологию самонаблюдения, не просто обращает человека к его опыту, его переживаниям, но становится местом встречи поверхностного человека с самим собой глубинным. В повседневности эти две ипостаси человека разведены, человек не вглядывается в свое глубинное бытие. Феноменология возвращает его к самому себе.
Нейрофеноменология объединяет интерес к феноменологии – науке от первого лица и нейрофизиологии – науке от третьего лица. Что происходит в нашем мозге, когда мы испытываем восторг, ужас, любопытство? Всем этим может заниматься и обычная нейрофизиология, но не следует забывать, что нейрофеноменология включает в себя очень детальный и глубокий самоотчет. В книге С. Галлахера и др. «Нейрофеноменология благоговения и чуда. На пути к нередукционистской когнитивной науке» [Gallagher et al. 2015] изучались эмоции космонавтов и людей, видящих космос и Землю из космоса. Они были обучены глубинной рефлексии и описывали свои переживания, а параллельно изучались происходящие в их мозге переживания. Эта книга читается с огромным интересом, поскольку в ней есть общечеловеческий смысл.
Нейрофеноменология состоит из двух на первый взгляд очень чуждых друг другу частей: феноменологического исследования работы сознания и нейрофизиологического отслеживания работы мозга. Первое происходит от первого лица, испытуемый погружается в детальную рефлексию, засекает мельчайшие акты сознания. В нейрофеноменологических экспериментах можно получить глубокие, интересные данные о сознании. И при этом предполагается, что с испытуемого снимается ЭЭГ или даже применяется такой сложный метод, как МРТ. Не надо быть специалистом, чтобы предсказать, что физиологические данные будут далеко не такими детальными и глубокими, как психологические. Однако нейрофизиология развивается огромными темпами, и очень скоро, можно думать, ее методы позволят нагнать по тонкости методы феноменологии. И тогда мы узнаем, где и как действует интенциональность сознания, где в мозге расположен горизонт (в смысле феноменологии), какая часть мозга ответственна за пассивные и активные синтезы и т. д.
Можно ли сказать, что нейрофеноменология добилась соединения исследования от первого и третьего лица? Мы полагаем, что нет. Данные нейрофизиологии – это не более чем коррелят данных феноменологии. Нет субъекта, который чувствует одновременно то и другое. Субъектом нейрофизиологического исследования является, конечно, исследователь. Он одновременно проводит эмпатическую совместную работу с испытуемым, вчувствуясь в его состояние сознания, и регистрирует следы работы мозга по приборам. Но исследователь не может вчувствоваться в работу мозга и сказать: «Это оно!», имея в виду конкретное переживание. Разрыв между сознанием и мозгом остается, так что можно говорить только о корреляциях. Однако это интересные корреляции.
Заключение
И натурализм, и трансцендентализм поодиночке испытывают немалые затруднения. Натурализм, как было показано, опровергает сам себя. Трансцендентализм далеко ушел от И. Канта, поскольку Кант находил в современной ему науке всеобщие и необходимые суждения, что сейчас активно ставится под сомнение. Вместо этого вводится «историческое априори» как социально и культурно обусловленная возможность получать данные не из опыта. Однако это «трансцендентализм после детрансцендентализации». Он не потерял актуальности, но детрансцендентализация открывает перед ним целое пространство новых проблем, связанных с тем, как могут сочетаться свобода трансцендентального субъекта и всевозможные детерминации, признаваемые современной философией.
В то же время в современной философии сознания трансцендентализм по большей части представляет феноменология. Она выдвинула программу «исследования от первого лица». Феноменология изучает необходимые структуры сознания и в то же время граничит с психологией, которая исследует разнообразные переживания человека. В последние десятилетия появилась новая наука – нейрофеноменология, изучающая корреляции между психологическими и мозговыми процессами. Это направление нейропсихологических исследований обещает дать много нового материала для размышлений о том, как сочетаются в трансцендентальном субъекте физиологические детерминации, свобода и непредсказуемость.
Литература
Бажанов В. А. Натурализм и кантианство // Эпистемология и философия науки. 2020. Т. 57. № 2. С. 114–123.
Варела Ф., Томпсон Э., Рош Э. Отелесненный ум. Когнитивная наука и человеческий опыт. М. : Фонд «Сохраним Тибет», 2023.
Галисон П. Часы Эйнштейна, карты Пуанкаре. Империи времени. М. : Изд. дом ВШЭ, 2013.
Дастон Л., Галисон П. Объективность. М. : НЛО, 2018.
Кант И. Критика чистого разума. М. : Наука, 1998.
Коген Г. Теория опыта Канта. М. : Академический проект, 2012.
Плантинга А. Аргумент от эволюции против материализма [Электронный ресурс]. URL: https://www.orthedu.ru/uchposob/zapadnye_apologety/7281-13.html (дата обращения: 22.08.2024).
Публичный диспут: онтология сознания: натурализм / трансцендентализм. 27 марта 2015 г., СПбГУ, Институт философии // Horizon. 2015. Т. 4. № 1. С. 240–307.
Савин А. Э. О понятии «трансцендентальная философия» у Гуссерля и Канта // Вестник Томского государственного университета. 2008. № 311. С. 35–38.
Шуталева А. В. Фундаментальная проблема субъективности в нейрофеноменологии В. Варелы // Вестник Томского государственного университета. Сер.: Философия. Социология. Политология. 2019. № 48. C. 84–90.
Эйнштейн А. Собр. науч. трудов: в 4 т. Т. IV. М. : Наука, 1967.
Bayne T. Closing the Gap? Some Questions for Neurophenomenology // Phenomenology and the Cognitive Sciences. 2004. Vol. 3. No. 4. Pp. 349–364.
Gallagher S. Complexities in the First-Person Perspective // Research in Phenomenology. 2002. Vol. 32. No. 1. Pp. 238‒248.
Gallagher S., Reinerman-Jones L., Janz B., Bockelman P., Trempler J. A Neurophenomenology of Awe and Wonder. Towards a Non-Reductionist Cognitive Science. New York : Palgrave Macmillan, 2015.
Gallagher S., Zahavi D. The Phenomenological Mind: An Introduction to Philosophy of Mind and Cognitive Science. New York : Routledge, 2008.
McInerney R. G. Toward a Method of Neurophenomenological Assessment and Intervention // The Humanistic Psychologist. 2002. Vol. 30. No. 3. Pp. 180–192.
The View from Within: First-Person Approaches to the Study of Consciousness / ed. by F. Varela, J. Shear. London : Imprint Academic, 2005.
Thompson E., Lutz A., Cosmelli D. Neurophenomenology: An Introduction for Neurophilosophers // Cognition and the Brain: The Philosophy and Neuroscience Movement / ed. by A. Brook, K. Akins. New York : Cambridge University Press, 2005. Pp. 40–97.
Varela F. J., Thompson E. Neural Synchrony and the Unity of Mind: A Neurophenomenological Perspective // The Unity of Consciousness: Binding, Integration and Dissociation / ed. by A. Cleeremans. Oxford; New York : Oxford University Press, 2003. Pp. 266–287.
* Для цитирования: Сокулер З. А., Косилова Е. В., Толстов А. Б. Детрансцендентализация, натурализм и трансцендентализм // Философия и общество. 2024. № 4. С. 72–89. DOI: 10.30884/jfio/2024.04.05.
For citation: Sokuler Z. A., Kosilova E. V., Tolstov A. B. De-transcendentalization, Naturalism and Transcendentalism // Filosofiya i obshchestvo = Philosophy and Society. 2024. No. 4. Pp. 72–89. DOI: 10.30884/jfio/2024.04.05 (in Russian).
[1] Ведь, согласно натурализму, «сознание не обладает каузальной автономией» [Публичный… 2015: 249]. Натуралисты также придерживаются представления о том, что физический мир причинно замкнут. Это называется «принцип физической замкнутости мира». Последний – «это принцип натурализма. С точки зрения натурализма, у нас есть только одно законодательство. Это – законодательство физических законов» [Там же: 250].
[2] Об этом обстоятельно рассуждает А. Плантинга и приходит к выводу, что «связка натурализма с эволюционной теорией сама себя опровергает: она снабжает себя неопровержимым опровержением. Тем самым она неприемлема и иррациональна» [Плантинга].
[3] В этой связи уместно вспомнить часто цитируемое высказывание А. Эйнштейна. Говоря об отношении эмпирических данных E и теоретических аксиом A, он замечает: «Психологически A основаны на E. Но никакого логического пути, ведущего от E к A, не существует» [Эйнштейн 1967: 570].
Размещено в разделах
