Магрибинское литературное франкоязычие: история, психология, культурная и социополитическая реальность
скачать Автор: Прожогина С. В. - подписаться на статьи автора
Журнал: Историческая психология и социология истории. Том 14, номер 1/ 2021 - подписаться на статьи журнала
DOI: https://doi.org/10.30884/ipsi/2021.01.07
Прожогина Светлана Викторовна, доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН more
Французская колониальная литература о Магрибе, имея долгую историю, повлияла на процесс формирования литературы самих алжирцев, марокканцев, тунисцев, воспользовавшись французским языком для выражения своего понимания собственной истории и окружающей реальности. Эта литература стала проявлением нового типа культуры магрибинцев, обратившихся к этноконфессиональным, культурным и политическим реалиям, отразивших доминантные проблемы, в том числе и вопрос отношений Востока и Запада, и возможности диалога цивилизаций. Бытописание и социально-критический реализм, авангардная поэзия и романтическое восприятие прошлого в прозе, прогнозы на будущее сопряжены с особо актуальной для современного исторического периода проблемой отрицания политического исламизма, уничтожающего возможность взаимопонимания людей и угрожающего разрушением всех попыток изменить окружающий мир в сторону прогресса.
Ключевые слова: колониальная литература во Франции и в странах Магриба; литературное франкоязычие алжирцев, тунисцев, марокканцев; эволюция, современное состояние художественной литературы на французском языке этнических магрибинцев во Франции и в странах Магриба.
The Maghrebian literature Francophonie: History, psychology, cultural and sociopolitical reality
Svetlana V. Prozhogina.
Having a long history, the French colonial literature about Maghreb influenced the formation of literature of the Algerians, Moroccans, and Tunisians who used the French language to express their understanding of their own history and surrounding reality. This literature became a manifestation of the new-type culture of the Maghrebians who addressed ethno-confessional, cultural and political realities and revealed dominant problems including the relations between the East and West and possible dialogue between civilizations. The chronicles and critical social realism, vanguard poetry and romantic perception of the past in prose, forecasts for the future are associated with the problem especially urgent for the current historical epoch of rejection of political Islamism which destroys the possible international understanding and threats with destruction of all attempts to change the surrounding world towards progress.
Keywords: colonial literature in France and Maghrebian countries; literature Francophonie of the Algerians, Moroccans, and Tunisians; evolution, present state of fiction in French of the ethnic Maghrebians in France and Maghrebian countries.
Любовь к Отчизне – это и сознание
своей неотъемлемости от нее,
и неотъемлемое переживание
вместе с ней ее счастливых
и ее несчастных дней.
А. Толстой
Для тех, кто полагает, что франкофония и литературное франкоязычие – это одно и то же, сразу замечу: международные кооперации и сотрудничество говорящих на французском языке граждан таких стран, как Франция, Швейцария, Бельгия, Канада, некоторые африканские и даже азиатские государства, где так или иначе получил распространение французский язык, – это не аналог тому, что называется «l'expression française», особенно в сфере художественного творчества. Эта «экспрессия» или «выражение», а в случае с литературой – использование языка для самоосуществления и отличает, к примеру, мой предмет – обширный объем литературы стран Магриба (Алжир, Марокко, Тунис) – от просто сферы контакта с Францией и другими франкоговорящими странами.
Хотя, несомненно, культура Франции оказала немалое влияние на современную магрибинскую культуру. Но влияя и даже – в определенную историческую эпоху, колониальную – вытесняя из сферы художественной культуру национальную, она, как это ни парадоксально, способствовала именно закреплению того, что я определяю как «магрибинскость» в сфере литературы и колониальной, и постколониальной эпохи вплоть до настоящего времени.
Самобытность и даже самосущность – магрибинскую – многие писатели и в Алжире, и в Марокко, и в Тунисе на французском языке отстаивали издавна, когда уже стало очевидным, что «колониальная литература» самой Франции, существовавшая еще со времен корсарских набегов на французские корабли, интересовавшиеся северным побережьем Западной Африки начиная с ХVII в., а затем уже оформлявшаяся в военных дневниках и разного рода записях и наблюдениях посланцев в страны Магриба (см. об этом подробнее: Lebel 1931; Memmi 1965; История… 1993), не справлялась с показом истинного лица того мира, который пыталась завоевать Франция. Даже осуществив свой захват Алжира в 1830 г., а спустя десятилетия – также Марокко и Туниса (в 1912 г.), имея уже достаточную необходимость для своих целей ознакомить французов с жизнью североафриканцев Магриба и даже возможностями (с появлением реального колониального общества, в котором смешались и автохтоны, и европейцы), литература французов о Магрибе не стала выразительницей сути всего свершившегося и свершавшегося в недрах собственно магрибинских народов, населявших эту территорию до прихода европейцев.
Почему «сути»? Очевидно, потому, что магрибинская тема или даже проблематика (историко-политическая и культурная), волновавшие французов, оставались в рамках территориального освоения и даже использования этого пространства жизни «туземцев» в целях не только укрепления своего присутствия здесь (présence française), но и продвижения далее вглубь Африки.
Поэтому и колонизаторы, и колонисты, осваивавшие новые земли, просто не могли не только знать, но и по-своему «оповещать» соотечественников и о природе, и об истории, и о культуре, и о быте, и о религии, и о состоянии социума в «заморских» странах. И писатели Франции, навещавшие Магриб в эпоху ее колониального присутствия, и другие европейцы, уже поселившиеся в Алжире, а потом и в Марокко и Тунисе, а позднее – и те, кто, к примеру, уже родились здесь, чьи предки были из первого и второго поколений «поселенцев» – колонистов, в известном смысле были не просто хорошо знакомы с местными обычаями и нравами и даже понимали языки и наречия коренных жителей, но и по-своему заботились о представлении в своих художественных текстах образов «другой жизни». Часто – экзотизируя ее, а порой и сентиментально, и даже романтически надеясь на возможность своего слияния с жизнью «туземцев», естественно, заботясь об их просвещении, образовании и приобщении к великим традициям своей жизни и духовной культуры. Безусловность превосходства европейской цивилизации, несомненность достоинств республиканских ценностей (особенно уже после 50–70-х гг. ХIХ в.) в произведениях французов и других европейцев очевидно доминирует, хотя и не без исключений. Вспомним короткое, но яркое творчество полурусской, полушвейцарки Изабеллы Эберхардт, вышедшей замуж за алжирца, исповедовавшей идеи «подлинного» братства и истинной свободы и погибшей в Алжире; да и таких «природных» алжирцев, как Ж. Руа, Э. Роблес, Ж. Пеллегри, Г. Одизио, А. Греки, Ж. Сенак и многих других, отстаивавших свободу и независимость своей страны уже в годы, предшествующие антиколониальной борьбе. Таких европейцев было немало и в Марокко, и в Тунисе, где расцвела так называемая «североафриканская школа писателей», последовавшая (и даже углубившая его, вслед алжирскому европейцу Л. Бертрану) лозунгу особого отличия литературы на французском языке, развившейся в Магрибе, от литературы собственно французской, «метропольной», своей разности с ней по знанию и близкому соприкосновению с культурой и жизнью Магриба (см.: История… 1993).
Нельзя не отметить, что все эти усилия по самодифференциации не были бесплодными. Пристальное внимание к образу жизни коренных магрибинцев, знание их обычаев и даже основ их религии; понимание проблем их социальной (не говоря уже о политической) неполноценности в условиях фактического господства французской администрации, а порой и сочувствие их стремлениям «оставаться собой», «вырваться в люди», учиться и в школах при мечетях, и одновременно – в «нормальных» французских школах, даже задача «всеобщего» образования – а значит, и для женского пола, понимание проблем случавшихся смешанных браков – в основном между европейцами и магрибинками (женщине в мусульманских странах было в принципе запрещено выбирать супруга-неединоверца), – все это, как и многое другое, естественно, отличало «североафриканских французов». К тому же эти писатели создавали свои журналы и альманахи, на страницах которых нередко запечатлевали свои первые стихи и рассказы первые магрибинцы, выходцы из автохтонной интеллигенции, пусть и с немалым трудом, но получившей европейское образование и писавшей по-французски, что само по себе было уже неким проявлением возможного «сотрудничества».
Нельзя не отметить тех блистательных страниц знаний и истории, и культуры, и политики стран Магриба, которые есть в творчестве таких «просто французов», как П. Лоти, А. Додэ, Г. де Мопассан, Г. Флобер, А. Жид, С. Сэн Лорэн (см. подробнее: Ляховская 2015). (Один из них – А. Жид – даже жил подолгу в Алжире, и откровенно обнаженные им некоторые традиции, связанные у арабов еще с аравийских времен с переходами караванов мужчин через пустыни, живы и по сей день и привлекают особых любителей магрибинской старины.)
Однако тяга «североафриканских французов» к общему «средиземноморью» (А. Камю, к примеру) и связанность магрибинцев во многом общей с французами «латинской историей», и даже стремление Л. Бертрана доказать «берберскую сущность» Магриба, использовать извечное свободолюбие горцев как доказательство их «неподлежания» арабам, пришедшим их завоевать и подчинить своей религии, как и многие другие «объединяющие» французов и магрибинцев начала, лишь послужили прямо противоположной цели для новых писателей Магриба.
Видимо, «магрибинство» именно в колониальную эпоху (и неважно, на какой стадии зависимости от Франции находились Алжир – как «департамент Франции», Марокко и Тунис – как «протектораты») как осознание своей идентичности, самосущности, можно сказать, было не столько политическим (достижение независимости) или даже социокультурным процессом доказательства своей самосущности, сколько глубоко психологическим, выражавшимся в постепенном созревании именно национального самосознания как основы для давно – особенно в Алжире – желанной свободы. И она проявлялась не только в постоянных вспышках антиколониального движения или в упорной схватке с колонизаторами (как, к примеру, исторически долгое сопротивление алжирских племен с 1830 г.), но в той части общественного сознания, которое в художественном творчестве магрибинцев стало изначальной защитой даже собственного бытописания, которое как художественно-стилистический прием было свойственно до этого именно только колониальной литературе французов о Магрибе во всем ее объеме. Школа была прекрасной, иначе не скажешь. Но результат был обратен процессу освоения и присвоения Магриба французами. Как глубоко ни проникли они в суть «магрибинства», последнее обрело свою суть в книгах именно тех писателей, кого теперь можно назвать корифеями национальной литературы стран Магриба (Прожогина 1968; 1973; 2007)[1].
Даже такие родившиеся в Алжире крупные писатели, как А. Камю (в отличие от А. Греки и Ж. Сенака), не стали алжирцами в той мере, в какой была необходима глубина осознания своей не просто неразрывной связи со страной, где родился или навек остался, – эта связь будет всегда так или иначе ощущаться в жизни и творчестве тех, кто покинул Алжир в эпоху завоевания им независимости[2], – но именно естественного подлежания ему как своему Отечеству. Хотя, пожалуй, лучше, чем А. Камю, никто не воспел и красоту Алжира, и власть средиземноморских стихий» над человеком, никто, как он, откровенно не сказал, насколько «чуждо» или «посторонне» было ему, французу, само присутствие «арабов» на той земле, которая стала и его «царствием», и его «изгнанием» («Exil et Royaume»). В его всемирно известных романах – и в «Постороннем», и в «Чуме» – араб либо «затмевает» любимое солнце (а потому подлежит убиению), либо отсутствует вообще – даже среди обреченных на вечное противостояние всеторжествующему Злу… И А. Камю, покинув отчизну, честно заявил, что предпочел «духовную мать» – Францию в тот момент, когда выбор должен был свершиться[3].
Речь шла о завоевании свободы для колонизованных. Он не просто был против войны (как, скажем, ставший корифеем новой национальной литературы Алжира Мулуд Фераун родом из Кабилии), но точно знал, что с Алжиром дальше ему не по пути.
Француженка Анна Греки прошла этот путь, как и Жан Сенак. А «просто алжирцы» – Д. Дебеш, М. Фераун, М. Маммери, М. Уари, К. Ясин, М. Диб, М. Хаддад, К. М'Хамсаджи, А. Джебар, Р. Буджедра, Р. Мимуни и многие другие – встали на путь борьбы за свободу, каждый по-своему. Один, М. Диб, даже в изгнании (колонизаторами) до конца своих дней будет мечтать о ней или сражаться за нее своим творчеством. Другой еще юношей уйдет к партизанам в горы, как Р. Буджедра, а потом будет всю свою жизнь продолжать сражаться за нее, свободу, даже в эпоху независимости.
Третьи, как К. М'Хамсаджи или М. Бурбун, как и многие другие прозаики и поэты, запечатлеют сам смысл, жестокость и трагизм неравного боя алжирцев с колониальной армией. Поэты воспоют само ощущение надежды человека на освобождение, а другие будут тщательно и честно запечатлевать образ жизни и мыслей своего народа, надолго утратившего право распоряжаться сокровищами своей земли, попавшего в зависимость от чужеземцев, однако трепетно и горделиво оберегавшего свои обычаи жизни, даже если они были непонятными (кровная месть, к примеру) или не «соответствовали» современности (см. творчество М. Уари, Д. Дебеш, М. Ферауна и др.)[4]
В Марокко, наоборот, как и в Тунисе, даже первые ласточки новой национальной литературы боролись со многими анахронизмами традиций, а их было немало в разноэтнических и разноконфессиональных обществах. И освобождение своих стран кануна независимости писатели видели только при условии избавления от «засилья старых догм» и «прощания с прошлым» во всех смыслах – не только от зависимости колониальной, но и от собственных внутренних устоев социальной и политической жизни (власти монархии, к примеру, как в Марокко, или даже просто угрозы военной диктатуры, как в Тунисе), которые не смогут быть основой духовного раскрепощения и просвещения народа. И писатели нередко искали возможность жизни на Западе, таком, каким они его представляли себе по лозунгу «Свободы, Равенства и Братства»… Имена Д. Шрайби, А. Мемми и дальнейшей плеяды их последователей и в Марокко, и в Тунисе бесчисленны (см. о них подробнее в наших работах: Прожогина 2007; 2020а). Среди них есть всемирно известные и сегодня: недавно издано собрание сочинений марокканца Т. Бенджеллуна, лауреата Гонкуровской премии, который не устает свидетельствовать «об ослепительном отсутствии света» в родном и очень солнечном краю – Марокко…
Да, многие магрибинцы предпочли жить в особого рода эмиграции, если не в прямой – «политической», как, к примеру, алжирец М. Диб или тунисец Т. Бекри, то в косвенной, – постоянно имели возможность возвращаться на родину (А. Джебар, Т. Бенджеллун, к примеру). Другие, несмотря на все вызовы и угрозы современной реальности в Магрибе, живут или жили только в своих странах (такие как марокканцы М. Катиби, М. Хайреддин, М. Ниссабури, А. Заглюль, М. А. Лахбаби, алжирцы Р. Буджедра, Р. Мимуни[5], Б. Сансаль, Я. Хадра и многие другие). У всех – свои причины, где и как выбирать свою свободу. Но если в истории осталось главное – она была отвоевана народом у колониализма, то в литературе Магриба свершилась и эпоха рождения, развития и постоянной эволюции того нового типа общественного сознания, который запечатлен в текстах художественной словесности арабских и берберских стран Магриба в литературе на французском языке как функция его колониальной истории. Да, язык был «чужой». Но, как сказал «абсолютный алжирец», создатель «Неджмы» – бессмертного романа о судьбе и предназначении своей многострадальной родины – Катеб Ясин (о его творчестве см.: Джугашвили 1973; Никифорова 1977; История… 1993, том «Алжир»; Прожогина 2007), этот язык стал для писателей по-своему «оружием, вырванным из рук врага».
Не для всех, конечно, это оружие было спасительным. И если сам Катеб Ясин изначально примирился с этим способом самовыражения, несмотря на трудности своей судьбы (он, истинный патриот своей страны, тоже оказался в изгнании), и даже «сформулировал» на «чужом» языке в канун независимости «завет предков» (пьеса «Предки усиливают жестокость») – всегда сражаться за свободу своей земли, знать свой древний «символ Воли» (Орел), бороться до последних сил, избавляясь от нашествий «чужеземцев», – то его современник и соотечественник, великий романтик и поэт, тоже мечтавший о свободе, М. Хаддад пережил особую психологическую драму. Выбор французского языка он посчитал в конечном счете «предательством» культуры своего народа, хотя и создал в годы борьбы Алжира за независимость именно на французском и свои лирические романы, и свою патриотическую поэзию.
М. Хаддад, находясь уже во Франции, в своем «добровольном изгнании», спасаясь от «войны миров» (каждый из которых был ему дорог по-своему), вдруг понял, что надо вернуться туда, где его родина («Мое Несчастье», как он ее называл). Она была в опасности. Ведь там воспетая им свобода, как вольная газель, может оказаться в губительных песках «пустыни» войны, и никакие «уроки жизни» не спасут человека от необходимости быть в «решительный миг» со своим народом. Ощущая, что «извечный холод» приюта на Западе губителен, а на родине идет сражение за жизнь его народа, М. Хаддад пишет свое эссе «Нули вращаются вхолостую», где выражает особое понимание и роли «чужого языка», и роли арабского языка в Алжире как «единственного языка национальной культуры» (Haddad 1961; Прожогина 2008; 2021; о творчестве М. Хаддада в целом см.: Джугашвили 1973; Прожогина 1980; 1992).
Оказавшись в своем реальном культурном «порубежье» – чисто психологически – перед выбором своей принадлежности к «той или другой» стороне, обе из которых «вскормили» его и как человека, и как художника, писатель предпочел замолчать, прервав свое творчество в самом его расцвете. И вскоре умер, хотя и остался в памяти многих своих соотечественников и читателей разных стран одним из самых ярких явлений новой литературы Алжира, рожденной особой эпохой. Как и М. Фераун, просто убитый французами перед самым окончанием национально-освободительной борьбы (1962 г.).
Другие продолжали писать. И те, кто начинал в Алжире, в Марокко, в Тунисе, и «бытописатели» (как марокканец А. Сефриуйи), и «социальные реалисты» (как Д. Шрайби, М. Диб, А. Мемми и многие другие), и даже яростные идеологические и политические «протестанты», несогласные и с «засильем традиций», и с новыми порядками, воцарившимися после завоевания свободы, – как марокканцы М. Хайреддин, Т. Бенджеллун или алжирец Р. Буджедра (о творчестве этих писателей см. подробнее в наших книгах: Прожогина 1980; 2014; 2015; 2017). Последний даже до сих пор «параллельно» переводит свои романы на арабский, хотя и осознает, что франкофонная аудитория шире. Но живя в своей стране, Р. Буджедра осмеливается спорить с такими мэтрами новой арабской словесности в Алжире, как Т. Ваттар и Б. Хеддуга…
Туниска Х. Джелила, тоже пережив тяжелый кризис осознания того, что свобода, которой все так страстно желали на родине, в общем-то, не сбылась, и желанная «эмансипация» оказалась для нее просто «извечной тоской по возлюбленному». Увидев только «пепел на заре» новой жизни, она стала просто работать, посвятив себя просвещению и порой «берясь за перо» – описывать красоты своей родины или вспоминать факты ее «трудной и славной Истории» (Djelila 1975; Прожогина 2020а).
Упорно до конца своих дней корифеи-магрибинцы М. Диб (1920–2003) и А. Мемми (1920–2020) писали по-французски и часто размышляли и о судьбах своих стран, и о судьбах мира, философствовали о счастье и несчастье человека, вынужденного жить «между Востоком и Западом». Но чаще всего сражались за свободу и справедливость и там, и там (см. о них в нашей книге с подробной библиографией: Прожогина 2021). Младшая соотечественница и соратница М. Диба Ассия Джебар, вступившая совсем юной на поприще новой алжирской словесности в годы национально-освободительного движения в стране, в отличие от первого, поведала не столько о жизни алжирского народа (как это сделал М. Диб в своей трилогии «Алжир», 1953–1956), сколько о той его особой части, женской, уже знавшей, что такое образование, эмансипация, свобода личности, по-своему тоже жаждавшей (ее первый роман так и назывался – «Жажда», 1954) истинного права – распоряжаться своей женской судьбой, иметь свободу выбора любимого, семьи и той традиции жизни, которая могла бы обеспечить ей простое человеческое счастье. Ее героини постепенно осознают и другой свой долг, и другую предназначенность – бороться за освобождение всех соотечественников, даже уйдут в партизанки и станут солдатами армии, боровшейся за независимость. А некоторые поймут со временем и проанализируют итоги, реально обретенную действительность, разочаруются, но не изменят своим «наивным идеалам». А. Джебар станет известной писательницей, добьется неимоверного для алжирки успеха во Франции, ее изберут и во Французскую академию, и в Бельгийскую академию словесности; она будет с успехом читать свои лекции в Канаде (франкофония – повсюду), однако свое литературное франкоязычие посвятит только своей стране и будет до конца дней (2015 г.) без устали свидетельствовать об Алжире, и первая расскажет о том, во что превращают страну рвущиеся к власти исламские радикалисты. Ее книги конца 1990-х гг. «Оран, мертвый язык», «Белый саван Алжира», «О, как просторна тюрьма!» и др. – глубоко психологические, но одновременно и документально-художественные свидетельства о жизни страны на исходе ХХ – в начале ХХI в.[6]
Очевидно, что и без этого имени новая алжирская культура, несмотря на активную в стране с 1974 г. политику арабизации и сегодняшний тренд в сторону изучения в школах «только английского», никогда не обойдется, говоря о своей истории и своих достижениях.
И если уж следовать за яркими вспышками имен франкоязычных магрибинок, то нельзя не отметить и ту, что весьма неожиданно именно для Марокко заговорила на исходе ХХ в., а потом и прославилась своими смелыми книгами: Малика Уфкир – дочь расстрелянного генерала, заподозренного королем Хасаном II в попытке антигосударственного переворота. Его семья провела на каторге восемнадцать лет, выбралась на свободу из жуткого подземелья и еще через пять лет сумела перебраться на Запад. В родной стране уже при новом монархе писательница не увидела никаких признаков перемен, не обрела нового, а о старом и минувшем вспомнила в своих почти документальных повествованиях «Узница» и «Посторонняя», с успехом изданных во многих странах и даже, что удивительно, не запрещенных в Марокко, несмотря на правдивость описаний нечеловеческих условий жизни на каторге и всех абсолютно невыдуманных подробностей жизни королевского дворца (она была приемной дочерью Мохаммеда V и оставалась во дворце Хасана II до 15 лет). Ее культура была и придворно-арабской (со всеми лингвистическими и этикетно необходимыми формальностями), и той, которую привили строгая европейская гувернантка и прекрасная французская школа… М. Уфкир, перебравшись во Францию, не осталась и там, не увидев никаких особых перемен и никакой особой свободы. Она работала в Америке (до недавнего времени с успехом снимали фильмы по ее книгам), потом уехала в Канаду. На родине осталась только ее память о прошлом, где не было будущего[7].
Об этой же каторге, что запечатлена в ее книге «Узница» (1996 г.), в 2001 г. расскажет и всемирно известный марокканец Т. Бенджеллун, о котором речь шла выше.
Но с «ослепляющим отсутствием света» в солнечных странах Магриба будут по-своему сражаться, разрушая «мрак сгустившихся сумерек» (в постколониальную эпоху и в наши дни) своим оружием и другие франкоязычные писатели-магрибинцы, каждый по-своему, но все – или упорно разоблачая мракобесие террористов, якобы свершающих «свою месть» от имени Аллаха, или неустанно отыскивая свои оазисы «в песках пустыни» – и на Востоке, и на Западе. Один из них – давно живущий во Франции тунисец Т. Бекри, в 1970-е гг. посаженный на родине в тюрьму за участие в студенческой демонстрации против засилья диктатуры. Вернувшись на свободу, поэт уехал в политэмиграцию на Запад, обрел себя в Париже, издав там уже многочисленные сборники стихов, защитив диссертацию о творчестве алжирца М. Хаддада, а потом и став преподавателем истории арабской литературы в Университете Нантера. Сегодня он – лауреат многочисленных литературных премий, одна из которых, 2019 г., называется особо – «За озарение французского языка». Литературное франкоязычие не мешает поэту выступать и в странах Ближнего Востока, когда он читает собственные переводы своей поэзии на арабский. В его творчестве никогда не иссякал мотив любви к своей родине, где он теперь – почетный профессор Университета Туниса, где о нем пишут многочисленные исследования. Он часто навещает родной Габес, что расположен на окраине Сахары, где живут его брат и родственники. А возвращаясь к семье (в которой жена – бретонка, художница), пишет книги, исполненные тоски по своему родному Оазису, который мечтает увидеть не как мираж, рождаемый в «туманном и пустынном холоде» Запада, а как реальное видéние, как сбывшуюся мечту о свободе отчизны, оставив «осколки сердца в океане странствий»[8]. А совсем недавно стал заниматься популяризацией творчества А. С. Пушкина в Тунисе…
Свой оазис в мечтах и размышлениях лелеет и маститый прозаик-алжирец М. Молессеуль (псевдоним – Ясмина Хадра). Он вовсе не романтик, скорее, реалист, вполне отважный офицер немалого чина, окончивший военную академию в России, но добровольно покинувший ряды Армии национального освобождения Алжира ради возможности писать правду о том, что происходит в мире. Он стал известен повсюду, в том числе и у нас, с конца 80–90-х гг. как автор увлекательных детективов, хотя и написанных вовсе не для развлечения, а лишь для вовлечения читателя в разгул политических страстей, бушующих в Алжире, Афганистане, Палестине и других странах. Он даже успел поработать в разгар своей славы в 1990-е – начале 2000-х гг. в Париже, заведуя Алжирским культурным центром. Однако, вернувшись на родину, поселившись там окончательно, стал писать только о ней, о ее колониальной истории, о – почти автобиографическом – участии в молодости в национально-освободительной войне, но главное – о том, что войны как таковой могло бы и не быть[9], если бы разные народы поняли бы и полюбили друг друга… А недавно опубликовал роман-дневник о своем детстве на краю пустыни, в цветущем оазисе, где главным для школьника (образование в Алжире проникло и в провинции страны) было посещение библиотеки, где он обретал знание о мире и о людях, его населяющих…
Читал он, естественно, по-французски, хотя и боготворил своих говорящих только по-берберски «предков»… Оазис свой он запечатлел в своей памяти и на фото, которые остались при писателе и которые он свято хранил. Теперь это можно увидеть всем – издана его мечта о царстве свободы прекрасно, и название книги можно перевести по-русски как «Что должен мираж оазису…»
Да, пока еще и в сегодняшнем Алжире – смутное время, бушуют политические страсти и все еще не сбылись идеалы того освобождения, о котором мечтали пламенные борцы за независимость в эпоху национально-освободительного движения. В Алжире – как и повсюду в Магрибе – многое в современной реальности не радует ни народ, ни писателей. Последние – если особенно смелые, как Ясмина Хадра (писатель не случайно взял себе в качестве псевдонима имя своей жены), продолжают надеяться и даже приближать перемены к лучшему или просто, как преподающий философию в Алжирском университете Р. Буджедра, упорно разоблачать изъяны настоящего времени…
А женщины-писательницы, магрибинки, даже если обращаются к тому, как преодолевались оковы прошлого, как люди переходили пустыню в поисках открытых горизонтов, как устремляли свой взор к будущему, в котором не будет гнета старых догм и запретов на свободу для женщин, продолжают работать и писать свои книги, повествуя о трудном переходе через зыбучие пески времен… Одна из таких отважных – Малика Моккедем. Она очень похожа в чем-то на своего «прямого» соотечественника М. Молессеуля (Ясмину Хадру) – «этнического» своего соседа: она тоже с юга, с темноватой кожей, и тоже берберка. Однако писателей роднит не их особое алжирство, но их мечта об оазисе. И если для Ясмины Хадры он олицетворяется в обретении знания и мечты о свободе, то для М. Моккедем – в ее постоянной борьбе за жизнь. Не только потому, что она, врач по профессии, лечит теперь североафриканцев на юге Франции, таких же, как и она – из иммигрантской среды, но и потому, что неустанно следует своему Пути, пусть и через пустыню утрат, но в своих романах всегда – на встречу со свободой[10]…
Я не случайно упомянула, что алжирка М. Моккедем – врач по профессии. Социология современных стран Магриба резко изменилась: теперь женщина-мусульманка – и врач, и адвокат, и архитектор, и дизайнер, и диктор, и актриса в кино. Повсюду. И среди них немало писательниц, совмещающих обе профессии. Они нередко предпочитают писать по-французски, рассказывая о сокровенном не столько для «своих» писателей-соотечественников, сколько для тех, кто незнаком или мало знаком с местными обычаями и традициями жизни, так или иначе остающихся не просто «фоном» или «контекстом» их современной жизни, но порой и диктатом, а иногда и целью достижения их идеалов: современное образование иногда не только дает свободу выбора линии жизни, но и подтверждает необходимость ее «извечных опор» – семейных ценностей и уважения к традициям родителей[11].
Но социальный лифт так или иначе задействован и в среде собственно магрибинской, и в среде магрибинских иммигрантов на Западе, где не только много отверженных республиканским обществом Франции, к примеру, но немало этнических магрибинцев в системах образования, городского управления, медицины, театра, кино, не говоря о спорте… А литературное «поле» во Франции активно начиная с 80-х гг. ХХ в., удобрено и вспахано за счет многочисленных литературных произведений франкоязычных магрибинцев, выходцев из второго и третьего поколений североафриканских иммигрантов. Но это – особый разговор, и литература так называемых «бёров» – во Франции явление совершенно неоднородное, специфическое (см.: Прожогина 2001; 2002), однако, как и в случае с обычной и давно уже – с начала ХХ столетия и по сей день – постоянно пополняющейся литературой магрибинских эмигрантов, отличающееся очевидной именно «магрибинской» доминантой даже во взгляде на окружающую их привычную с детства для детей из семей иммигрантов, часто рожденных здесь, среду, общество, нравы, политику и культуру.
А в литературе эмигрантов, прибегающих к французскому языку как к необходимой форме выражения (expression), так же как и сознательно избранному для активного способа коммуникации с остальным миром самими магрибинцами в своих странах, эта доминанта так же естественна, как и «зов отрезанных корней»[12].
Но если вернуться к профессии, то широко известный сегодня алжирец Б. Сансаль – активно работающий в Алжире физик – лауреат Grand prix littéraire за свой роман «Деревня немца» (2008 г.), в котором он сравнил исламский фундаментализм с нацизмом времен Гитлера. Возможно, что именно наука помогла ему создать удивительные по своей глубине проникновения в современные процессы, происходящие в религиозном сознании мусульман, и даже предвидеть то, что станет и с Востоком, и с Западом, если восторжествуют исламский фундаментализм и связанные с ними акты агрессии и террора. Его романы-утопии последних лет – «2084», «Поезд в Эрлинген, или метаморфозы Бога», – и предупреждение, и весьма показательный анализ реалий, нашедших воплощение в художественной форме (подробнее об этих произведениях см.: Прожогина 2021).
Это только подтверждает мой изначальный тезис о том, что в литературном франкоязычии магрибинцев – сгусток истории, политики, социологии и психологии того мира, где одна эпоха сменилась другой безвозвратно, хотя еще видны и следы прошлого, и существует надежда на будущее, где нет войны.
Разноликие, но похожие магрибинские франкоязычные писатели, видимо, особо чувствуют боль близкой им современности. И Восток, и Запад, и Южное Средиземноморье, и северо-западная оконечность Африки, слившись воедино в этом неоднородном географическом пространстве, стали естественными источниками исторически-культурного порубежья, в котором есть особое психологическое ощущение одного важного нравственного запрета, продиктованного историко-политическим опытом. Нельзя перейти через границу гуманизма во имя простой гармонии человеческих взаимоотношений, где «свое» и «чужое» часто менялись местами, и преодолевая, и отталкивая, и дополняя друг друга.
Литература
Великовский, С. 1973. Грани «несчастного» сознания. М.
Джугашвили, Г. Я. 1973. Алжирский франкоязычный роман. М.
История национальных литератур стран Магриба: Алжир, Марокко, Тунис: в 3 кн. / под общ. ред. С. В. Прожогиной. 1993. М.: Наука, Вост. лит-ра.
Ляховская, Н. Д. 2015. Образы Африки во французской литературе. М.: ИМЛИ РАН.
Никифорова, И. Д. 1977. Африканский роман. Генезис и проблемы типологии. М.: Наука.
Прожогина, С. В.
1968. Современные литературы Марокко и Туниса. М.: Высшая школа.
1973. Современная литература Алжира. М.
1980. Магриб: франкоязычные писатели 60–70 гг. М.
1992. Для берегов Отчизны дальной…: («Изгнанничество» и лит. североафриканцев на Западе). М.: Наука, Вост. лит-ра.
2001. Иммигрантские истории. М.
2002. Восток на Западе. М.
2004. Любовь земная. М.: ИВ РАН.
2007. Магрибинский роман. М.: ИВ РАН.
2008. «Блеск и нищета» культурной «порубежности» (литературное франкоязычие арабского мира). В: Мосейко, А. Н., Следзевский, И. В. (ред.), Социокультурное пограничье как феномен мировых и российских трансформаций: Междисциплинарное исследование. М.: URSS, с. 222–235.
2011. В поисках настоящего времени. М.
2014. Алжирская сюита. М.: ИВ РАН.
2015. Марокканский ноктюрн. М.
2016. Тунисская элегия. М.
2017. Смятение. М.
2020а. Магрибинки рассказывают… М.
2020б. Обречение Авеля. М.
2021. Время не жить и время не умирать. М.
Текри, Т. 2002. Антология поэзии / сост. О. Власова, С. Прожогина. М.: ИВ РАН.
Haddad, M. 1961. Les zéros tournent en ronde. Paris.
Djelila, H. 1975. Cendre a l'aube. Paris.
Lebel, L. 1931. Historie de la littérature coloniale en France. Paris.
Memmi, A. 1965. Anthologie des écrivains français au Maghreb. Paris.
[1] О творчестве М. Диба подробнее см.: (Прожогина 2020б).
[2] Имеются в виду М. Диб, М. Хаддад, А. Мемми; об их жизни и творчестве подробнее см.: (Она же 1992; 2016; 2020б).
[3] Об А. Камю рекомендую исследование на русском языке: (Великовский 1973).
[4] См. подробнее об их творчестве: (Прожогина 2004); о Р. Буджедре: (Она же 2014).
[5] О творчестве Р. Мимуни подробнее см. нашу работу: (Прожогина 2017).
[6] Об Ассии Джебар, ее жизни и творчестве, см. подробнее в наших работах: (Прожогина 2004; 2007; 2020а).
[7] О судьбе и художественном творчестве М. Уфкир см. подробнее в нашей работе: (Прожогина 2020а); там же – фрагмент перевода ее повести «Etrangère».
[8] На русском языке см.: (Текри 2002), а также наши многочисленные публикации в журнале «Азия и Африка сегодня» с 2003 по 2020 г.; Wikipedia и многочисленные публикации о поэте в «Ученых записках» Университета Туниса; о его жизни – в нашей работе (Прожогина 2021).
[9] Об этом периоде его творчества см. нашу работу: (Прожогина 2011).
[10] О творчестве М. Моккедем и ее соотечественниц-алжирок см. подробнее в: (Прожогина 2020а).
[11] См., например, повесть Ясмины Шами «Церемония» (1999), фрагмент которой опубликован в нашей книге (Прожогина 2020а).
[12] Образное выражение марокканца Т. Бенджеллуна, знаменитого писателя и социопсихолога по совместительству. Например, в его повести «Одиночное заключение» – «La réclusion solitaire», где даже на обложке писатель показал, что «корни» – это нечто неотъемлемое от всей человеческой жизни (Прожогина 2015).
