Интеллигенция под огнем критики: вымыслы и истина

Постановка проблемы.

Проблема интеллигенции – одна из вечных, всегда актуальных и значимых в общественном мнении, привлекающая особое внимание широких кругов научной общественности и влиятельных средств массовой информации. Это особенно характерно для переломных исторических этапов, когда рушится старый и возникает новый общественный строй и к традиционным русским вопросам «Кто виноват?» и «Что делать?» присоединяется третий вопрос: «Какова роль интеллигенции в обновлении общества?».

Повышение интереса к данной проблеме в России связано с происходящим переосмысливанием исторического прошлого страны и ее интеллигенции, с изменением ее роли в новых условиях. За последние 10–12 лет в журналах и газетах опубликовано более 60 научных и публицистических статей на данную тему, в своем большинстве чернящих и порочащих интеллигенцию.

Не ставя себе целью рассмотреть всю совокупность поднятых в статьях вопросов, автор концентрирует внимание на наиболее значимых аспектах: «интеллигенция и власть», «интеллигенция и сталинизм», «интеллигенция и народ», «интеллигенция и патриотизм», «положение интеллигенции», ее «профессиональный статус» и «социальная природа». Многие из этих публикаций преемственно связаны со сборником «Вехи» (1909 г.), имеют общую с ним социальную базу и политическую платформу. И их ждет та же участь: осуждение и забвение. Но пока что в литературе и публицистике нет откликов на поставленные ими проблемы и пути их решения, как нет еще и новых солидных работ об интеллигенции. Единственная крупная работа последнего времени[1] обращена в прошлое и не затрагивает современных проблем. Данная статья является первой попыткой аргументированного разбора и конструктивной критики измышлений и обвинений в адрес интеллигенции.

Возврат к «Вехам».

Чтобы лучше понять современную критику интеллигенции, «обратимся к прошедшему, – писал Александр Герцен, – и постараемся в нем найти ключ к вразумлению настоящего… тогда мы лучше поймем, какой перелом совершается ныне в его жизни и что может вывести его из того печального состояния, в котором он находится»[2].

Две эпохи в истории России, из которых одна связана с поражением революции 1905–1907 гг., а другая – с поражением советской власти как главного достижения Октябрьской революции (1991 г.), имеют много общих сторон, что позволяет рассмотреть их в сравнении. В настоящем мы всегда находим какие-то черты и особенности прошлого в силу их исторической связи и преемственности.

На обоих этапах проявляется высокая политическая активность как революционно-демократической, так и социалистической интеллигенции. Сходство двух периодов наблюдается и после поражения революции, когда значительная часть интеллигенции отрекается от своих идеалов, частично переходит на противоположные политические позиции либо пассивно приспосабливается к новым условиям. И теперь, и тогда ренегаты обрушивают на интеллигенцию незаслуженные обвинения, стремясь опорочить, дискредитировать особенно ту ее часть, которая связала свои судьбы с революционным обновлением общества. И это нашло свое наиболее яркое отражение в «Вехах», авторами которых были известные философы, публицисты и экономисты. Их политическое кредо: «Враг слева. Лучше реакция, чем революция!»

Обливая грязью освободительное движение, его революционную интеллигенцию, веховцы каялись в своих политических «грехах», клялись в верности самодержавию, ища в нем поддержки в борьбе против народа. «Нельзя и мечтать о слиянии интеллигенции с народом, – писал Михаил Гершензон, – бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»[3].

«Вехи» вызвали широчайший резонанс во всех кругах российской общественности, но их поддержали лишь самые махровые реакционеры, и прежде всего черносотенцы. В то же время «Вехи» подверглись острой и аргументированной критике со стороны всех тогдашних политических партий, в том числе даже кадетской партии, в которой состояли многие веховцы… «Семена, которые бросают авторы «Вех» на чересчур, к несчастью, восприимчивую почву, суть ядовитые семена». Так оценил «Вехи» лидер партии кадетов Павел Милюков[4].

Таким образом, веховские взгляды уже много лет тому назад подверглись уничтожающей критике со стороны выразителей самого широкого общественного мнения, что сказалось и в последующее время, когда революционные идеи получили еще большее распространение среди интеллигенции в связи с февральской и октябрьской революциями 1917 года.

В этих условиях происходила эволюция политических взглядов ряда авторов «Вех», в корне пересмотревших свои прежние позиции. Николай Бердяев признал правомерность и необходимость социальной революции. «Исторический смысл Октябрьской революции» он увидел в том, что «революция ниспровергла господствующие командующие классы и подняла народные массы, ранее угнетенные и униженные. Революция освободила ранее скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И в этом заключается исключительный актуализм и динамизм коммунизма»[5].

В том же направлении изменялось мировоззрение Сергея Булгакова. В книге, опубликованной в 1912 году, вопреки своим прежним убеждениям, он утверждает о «закономерно необходимом наступлении социалистического строя», что, по его мнению, «научно неоспоримо»[6].

Эти новейшие взгляды, к которым пришли бывшие активные веховцы, опровергли основное содержание «Вех», отбросили их главный смысл – осуждение борьбы за революционное переустройство российского общества, а вместе с тем и участия в нем интеллигенции.

Несмотря на плачевный финал «Вех», ныне возникли активные попытки реанимации их идей в первозданном виде по отношению не только к дореволюционной, но и к современной интеллигенции, экстраполируя веховские идеи на нашу действительность.

Одним из зачинателей этой неблагодарной затеи выступил Александр Солженицын, заявив в статье «Образованщина», что «ни один разговор об интеллигенции нельзя вести, не соотносясь с мнением авторов «Вех», и в веховском стиле за ту же «крамолу» писатель очернил, охаял всю российскую интеллигенцию: дореволюционную, советскую и постсоветскую. Пущенный им в обиход термин «образованщина» воспроизводит тот же презрительно-пренебрежительный смысл, который имел бердяевский термин «интеллигентщина»[7].

Такую же одобрительную оценку «Вex» дает журналист Александр Агеев. По его мнению, «за ответами на современные актуальные вопросы, касающиеся интеллигенции, следует обращаться только к «Вехам», ибо ничего нового современным интеллигентоведам придумать не удалось»[8]. Он зовет интеллигенцию следовать «Вехам», стоявшим на позициях самодержавия.

И нынешние приверженцы «Вех» единодушно осуждают борьбу интеллигенции против самодержавия, как и против нынешнего режима. Гневно порицает дореволюционную интеллигенцию писатель Валентин Распутин за то, что «она объявила войну не на жизнь, а на смерть самодержавию», по которому тоскует писатель[9].

Те же идеи мы находим в статье философствующего публициста Дины Штурман[10], где автор не только воспринимает худшие черты «Вех», но и идет еще дальше в том же направлении и еще правее, чем авторы «Вех», которые все же не отрицали гнета царизма, хотя и осуждали борьбу против него. Между тем Д. Штурман считает, что гнета и вовсе не было, а если он и был, то только по отношению к «противозаконной» деятельности какой-то части интеллигенции, а отнюдь не над народными массами. Это якобы была чисто «оборонительная» позиция самодержавия», его вынужденный ответ на «разрушительные» действия революционеров. В этой связи она критикует справа Бердяева, Булгакова и других за их «левизну» – за отказ от веховских идей в последующие годы.

В ту же сторону развивает позиции «Вех» и бывший марксист, философ Вадим Межуев. Он расширяет зону критики революционной интеллигенции, распространяя ее и на революционеров 60-х годов, которые во главе с Николаем Чернышевским звали Россию «к топору», к ответу революционным насилием на насилие царского режима. По мнению автора, это было ошибочным. Как и другие его единомышленники, он требует от интеллигенции отказаться от политики, от политической борьбы, ограничиться только своей профессиональной деятельностью.

Но призыв к отказу от политики, за устранение от политической борьбы, как верно отметил один из оппонентов «Вех» П. Милюков, – «это тоже политика, имеет политический смысл»[11].

Сегодня это означает призыв к интеллигенции отказаться от своих взглядов и от борьбы за улучшение своего положения. Это значило бы согласиться с обнищанием трудящихся, проявить покорность и смирение перед властью. Именно к этому призывал в «Вехах» Сергей Булгаков, хотя он хорошо знал о неприятии интеллигенцией этого призыва и осуждал ее за непонимание его значения.

«Смирение есть, – писал он, – по единогласному свидетельству Церкви, первая и единственная христианская добродетель… качество весьма ценное, свидетельствующее, во всяком случае, о высоком уровне духовного развития»[12].

К смирению перед властью призывают интеллигенцию и современные авторы. Академик Николай Карлов, ссылаясь на историю ее борьбы за изменение общественного строя, предостерегает ее о неизбежном политическом крахе, если она противостоит власти[13].

В действительности же смирение никогда ни в одном обществе не принадлежало к числу основных качеств интеллигенции. Смирение – удел слабых, трусливых, беспомощных, неспособных к борьбе за свои интересы. Типичным же качеством большинства интеллигенции всегда является социальная активность, потенциальное стремление к лучшему будущему, хотя и не всегда реализуемое.

Власть и интеллигенция.

В современной литературе дискуссируется вопрос о взаимоотношениях власти и интеллигенции, но не всегда учитывается, о какой власти и о какой интеллигенции идет речь. Так, академик Карлов рассматривает всю интеллигенцию как «целостный организм, единый и неделимый. Единый не только генетически, концептуально, методологически, предметно содержательно, но и социально»[14].

Как видно, автор не учитывает, что интеллигенция отнюдь не однородна, что ее разные слои и группы несут в себе весьма существенные социально-политические и профессиональные различия, далеко не однозначные для всей многомиллионной интеллигенции. На этой основе Н. Карлов делает общий вывод о негативном и презрительном отношении всякой власти ко всякой интеллигенции.

При всем различии характера власти и политической позиции интеллигенции в разных общественных условиях (царизм, советская власть, постсоветский строй) все же представляется возможным выделить и некоторые общие черты отношения власти к интеллигенции.

Любая власть заинтересована в использовании труда интеллигенции, без которой невозможно само существование государства, но особое доброжелательство она всегда проявляет лишь по отношению к той части интеллигенции, которая стоит на позициях государственного строя, сознательно поддерживает его политику и идеологию. И власть создает для этой интеллигенции наилучшие материальные и моральные условия, выдвигает их в руководящие органы, удостаивает высоких наград.

С другой стороны, любая власть подозрительно, настороженно или враждебно относится к той части интеллигенции, которая настроена критически или оппозиционно, ибо в ней она видит реальную или потенциальную угрозу своему господству или своим политическим интересам.

Эта часть интеллигенции, различная по своему удельному весу и политическому влиянию, подвергается дискриминации, ущемляется в своих правах и в свободе творчества, не допускается во властные структуры, в ряде стран СНГ подвергается строгой цензуре, испытывает административные воздействия, вплоть до репрессий.

Это означает, что единого отношения, единого подхода власти ко всей интеллигенции не существует. Что касается «презрения к интеллигенции» – это сильно преувеличено. Любой общественный строй, независимо от своей политической сущности, все же понимает и по-своему ценит интеллигенцию.

Особый акцент в вопросах об отношении власти к интеллигенции некоторые авторы делают на советском периоде. До крайнего предела в своих домыслах дошел директор ЦИОМ Юрий Левада, который одним махом исключил интеллигенцию из послеоктябрьской истории, ибо «формально интеллигенция закончилась в 1917 году. После этого она влачила жалкое посмертное существование и стала обслугой для бюрократии»[15].

С Ю. Левадой солидарен и ведущий журналист «Известий» Александр Архангельский. Всячески принижая и высмеивая советскую интеллигенцию, он представляет ее в самом неприглядном виде. Оказывается, она «знала, что стране нужно» (это – ценное признание!), но «никогда даже не задумывалась над тем, как этого достичь, с помощью каких механизмов и какой ценой»[16]. Она якобы отказалась от своих профессиональных обязанностей и прене- брегала ими.

Философ Эдуард Володин дает уничтожающую оценку облика и деятельности всей российской интеллигенции. «Серость – подлинный уровень многомиллионного слоя. В массе своей она бескультурна, не знает культуры своего народа». «Интеллектуальная импотенция и интеллектуальный пустоцвет» – так огульно и несправедливо оценивается им вся российская интеллигенция.

Володин утверждает, что якобы «интеллигенция не представляет никого, кроме себя самой, не выражает интересы народа, мешает его духовному развитию, обременительна для государства»[17].

Таких несостоятельных, по сути, клеветнических характеристик российской интеллигенции не допускали даже западные советологи. Хотя они критически относились к ее политической позиции, но всегда признавали ее высокую квалификацию и профессиональные достижения. В вышедшей в Лондоне книге «Будущее советского общества» ее авторы признают, что «советская интеллигенция блестяще справилась с возложенными на нее задачами»[18].

Измышления Володина полностью совпадают с «Вехами», где утверждалось, что «средний массовый интеллигент в России в большей части не любит своего дела и не знает его. Он плохой учитель, плохой инженер, плохой врач» и т. д. «У интеллигентов, – писал Глеб Струве, – отсутствует ответственность за свою работу»[19].

Все приведенные оценки интеллигенции в корне противоречат реальной действительности. Всему миру известно, что, несмотря на трудные условия, подчас трагические для какой-то ее части, интеллигенция самоотверженным трудом прославила свою Родину в науке и технике, культуре и искусстве, в создании экономической и оборонной мощи СССР, завоевала огромный международный авторитет и высокий престиж в своей стране. Как же можно в свете этих неоспоримых достижений хулить интеллигенцию как беспомощную, несмышленую, не умеющую работать и не способную выполнять свои обязанности? Такие выводы могут делать только «Иваны, не помнящие родства», не уважающие свою историю, хотя сами были ее участниками.

Но нельзя не признать, что достижения интеллигенции могли быть намного бóльшими, если бы ее творческая свобода не была ограничена идеологической диктатурой государства и правящей партии и если бы она избежала репрессий, вырвавших из ее рядов немало талантливых деятелей науки, литературы и искусства, способных вносить крупный вклад в духовную культуру.

Сталинские репрессии нанесли огромный ущерб интеллигенции и не могут быть оправданы, хотя такие попытки предпринимают крайне левые политические организации (Трудовая Москва, ВКП (б) и другие). Определенный вклад в реабилитацию Сталина вносит и академик Карлов.

Оправдывая сталинские репрессии, он возлагает вину за их применение… на саму интеллигенцию: «Сталинский режим и его репрессии… – пишет он, – суть закономерный итог, результат вековой работы интеллигенции с ее нетерпимостью и патологической страстью доводить все до абсурдного предела»[20].

Значит, в репрессиях виновен не сталинский режим, преступления которого осуждены всем человечеством, а та интеллигенция, которая боролась против него, ибо, по мнению автора, она должна была безоговорочно признать сталинский диктат. Однако, несмотря на тяжелую конъюнктуру и преследования, было немало людей, которые, рискуя собственной жизнью, боролись против сталинского режима. Но это было меньшинство интеллигенции.

Другая ее часть сознательно поддерживала сталинский режим, его злодеяния, из карьеристских и материальных побуждений, получая за свое рвение награды и почести, пользуясь незаслуженными привилегиями за свою позорную и неблаговидную роль. При преобладании работников правоохранительных и партийных органов среди них были придворные философы и писатели, ученые, пресмыкавшиеся перед Сталиным.

Вместе с тем большинство интеллигенции из разных ее слоев искренне, без каких-либо личных побуждений поддерживало Сталина, так как слепо верило емy, принимало за чистую монету восторженные его восхваления в СМИ. Зная о репрессиях, они считали причастными к ним исключительно органы госбезопасности. Эту ложную версию всячески насаждал в своих выступлениях сам Сталин, уничтожая одного за другим их руководителей и заметая следы своего личного руководящего участия в организации репрессий.

Широким массам трудящихся не была видна вся эта противоречивая личность, был виден только айсберг этой личности, явственно выступавшие ее позитивные стороны: твердая воля, организаторские способности, недюжинная энергия, управленческий опыт. И только ему одному необоснованно приписывались все достижения советского народа.

Так миллионы людей из всех слоев населения становились объектами того оптического обмана, о возможности которого писал Георгий Плеханов, когда «личность, стоящая во главе движения, заслоняет собой исторические закономерности»[21].

Вместе с тем глубоко ошибочны попытки антикоммунистов видеть в личности Сталина только негативы и игнорировать ту крупную роль, которую сыграл Сталин в социалистическом переустройстве страны, в создании экономической и оборонной мощи СССР, в разгроме фашизма, в улучшении материального благосостояния советских людей.

После преодоления культа личности Сталина и реабилитации невинно осужденной интеллигенции сохранялся суровый идеологический диктат по отношению к инакомыслящим, строгая цензура над интеллектуальной продукцией и ограничение свободы творчества. В целом ряде случаев деятели литературы, вступившие в противоречие с господствующей доктриной, были репрессированы или высланы из страны (например, Солженицын, Бродский, Синявский и др.).

Положение современной интеллигенции.

И только в годы так называемой перестройки произошло изменение идеологической обстановки в связи с отменой цензуры и вынужденным отказом КПСС от своей руководящей роли, что получило свое закрепление после событий 1991 года и породило иллюзии в сознании интеллигенции. Но ожидавшегося ею прогресса не наступило в связи с глубоким экономическим кризисом и переходом к рыночным отношениям.

Основная масса интеллигенции утратила свои прежние условия жизни и переживает кризис:

– политический – утрата традиционных идеалов и поиски новых;

– экономический – резкое снижение жизненного уровня при неполной занятости, безработице, при значительном сокращении численности предприятий, учебных, научных и культурных учреждений;

– профессиональный – вынужденная массовая депрофессионализация части интеллигенции в связи с переходом к малоквалифицированному умственному или физическому труду;

– издательский – ограничение возможностей публикации произведений науки, литературы, искусства в условиях их коммерциализации;

– информационный – разрыв связей и сотрудничества с интеллигенцией ближнего и дальнего зарубежья при сокращении научной и деловой информации и невозможности приобретать общую и специальную литературу.

Все эти кризисные явления усугубляются в связи с резким сокращением финансирования бюджетной сферы по образованию в 8 раз, по здравоохранению и культуре в 7 раз по сравнению с уровнем 1991 года и являются тяжелым ударом по жизненному уровню всех категорий интеллигенции, зарплата которых в реальном выражении снизилась в 4–5 раз[22]. Задержки в выплате зарплаты, длительные отпуска без сохранения содержания, установление дробных окладов размером в половину оклада или четверть оклада – все это вошло в систему во многих учреждениях России.

Сложившаяся ситуация, болезненно отразившаяся в сознании интеллигенции, нашла свое выражение в невиданных в прошлом акциях социального протеста, в массовых демонстрациях и митингах ученых, учителей, врачей, других деятелей, в забастовках регионального и всероссийского масштаба, в движении представителей интеллигенции с периферии в Москву и пикетировании резиденций правительства, президента, Государственной Думы. В ряде городов доведенные до отчаяния специалисты идут на самые крайние меры – голодовки, акты самопожертвования, чтобы привлечь внимание властей к тяжелому положению интеллигенции.

Экономя на зарплате интеллигенции и постоянно ссылаясь на финансовые трудности, правительство, однако, затрачивает огромные средства на содержание разбухшего государственного аппарата, на чрезвычайно высокие оклады его сотрудникам, превышающие в 3–5 раз оклады аналогичных по квалификации работников умственного труда. Соответственно обеспечены и народные избранники – депутаты Госдумы и Совета Федерации, оклады которых равны окладам министров.

Не ограничиваясь уже достигнутым, президент в 2002 году подписал семь новых указов о повышении заработной платы разным категориям государственных служащих в полтора-два раза с введением целого ряда надбавок, в общей сложности составляющих не менее 5–6 дополнительных месячных окладов в год.

В то же время обещания о повышении зарплаты разным группам бюджетной интеллигенции остаются пока что на бумаге. И особенно тяжелое состояние переживает наука, ассигнования на содержание которой в 8 раз меньше по сравнению с 1991 годом. Это уже привело к разрушению ряда научных школ и прекращению работы над многими фундаментальными темами. С глубоким возмущением лауреат Нобелевской премии Жорес Алферов, выступая на заседании Государственной Думы, отметил, что на сооружение жилого корпуса для парламентариев правительство выделило 1,1 миллиарда рублей, что в 4 раза превышает все капиталовложения в российскую науку[23].

В результате снижения условий, необходимых для творческой деятельности интеллигенции на Родине, стал возможным массовый выезд наиболее квалифицированных и талантливых специалистов науки и техники в США и другие развитые страны, а также переход многих из них в сферу бизнеса.

В этой связи вспоминаются слова французского социалиста Анри Сен-Симона, сказанные им еще в XIX веке: «Представим себе, что Франция потеряла пятьдесят своих лучших физиков, пятьдесят своих лучших химиков, пятьдесят лучших физиологов, пятьдесят лучших математиков, пятьдесят лучших врачей… Потеряв их, нация тотчас стала бы телом без души, она опустилась бы на дно, и потребовалось бы по крайней мере целое поколение, чтобы преодолеть это несчастье»[24].

Как актуально звучит это суровое предупреждение в наше время, когда Россия и Украина, как и другие страны СНГ, теряют не пятьдесят, а тысячи и десятки тысяч своих талантливых ученых и инженеров, эмигрирующих в США и другие развитые капиталистические страны, где они обретают во много раз лучшие материальные и профессионально-трудовые условия.

Нравственный облик интеллигенции.

От прошлого сохранились две диаметрально противоположные характеристики морального облика интеллигента: веховская, утверждавшая о крайнем аморализме российской интеллигенции. «Нигилистический морализм, – писал Франк, – есть основная и глубочайшая черта русского интеллигента»[25]. И советская характеристика, считавшая большинство интеллигенции эталоном высокой нравственности и духовности.

Обе эти характеристики не отвечали действительности, поскольку речь шла об всей интеллигенции, тогда как упомянутые качества были присущи лишь ее некоторой части.

Среди многомиллионной российской интеллигенции было и есть немало недостойных, аморальных, коррумпированных личностей, пекущихся не о благе народа, а лишь о собственном благосостоянии и обогащении за его счет.

Из этой части интеллигенции вышли и те крупные предприниматели, собственность которых имеет криминальное происхождение. Недаром Анатолий Чубайс назвал современный русский капитализм «бандитским», а Джордж Сорос – «воровским»[26]. И им можно поверить, ибо они были вдохновителями и организаторами этого дикого капитализма, враждебного интересам трудящихся.

И все же приписывать аморальные качества всей интеллигенции так же ошибочно, как и считать ее всю высоконравственной и безупречной, как это утверждалось в советское время.

Понятие нравственности весьма широкое, обнимает многие стороны облика людей, но основным оселком, ядром нравственности, всегда было и есть чувство патриотизма. Однако за последние годы это понятие в литературе и в политическом обиходе подверглось деформации и нередко утрачивает свой традиционный смысл, такой как любовь к Родине, своему народу, как готовность защитить его свободу и независимость.

«Патриотизм» стал рассматриваться как преданность существующему строю, которая не присуща значительной части населения, в том числе и интеллигенции, и за это ее обвиняют в антипатриотичности, как в настоящем, так и в историческом прошлом. Так, академик Карлов утверждает, что «первая историческая вина ее – не патриотизм». И это относится автором даже к самой видной и талантливой ее части[27]. Однако никаких доказательств выдвинутых им серьезных обвинений в адрес российской интеллигенции не приводилось.

Видимо, нет нужды приводить широко известные факты о патриотических взглядах и делах подавляющего большинства интеллигенции на всех этапах ее истории, и особенно в годы Великой Отечественной войны. Автор не упоминает эти факты, так как они опровергают его выводы.

Патриотизм интеллигенции он отождествляет с ее религиозностью, как и авторы «Вех», видевшие главную «вину» интеллигенции в ее атеизме. Следуя тем же мотивам, автор утверждает, что «русская интеллигенция виновна в том, что, отвернувшись от православной церкви и тем самым от Бога, забыла об интересах Отечества как целостности. Став «чуждой народу, она погубила и себя, и русский народ». И в этом автор видит «отсутствие патриотизма» у интеллигенции[28].

Таким образом, интересы отечества отождествляются с интересами церкви, а неверующим навязывается религиозная вера, как это было в свое время с атеизмом, как с государственной идеологией. И то, и другое противоречит Конституции, провозглашенной ею свободе совести, совпадает с взглядами Русской Православной церкви, которая считает моральными людьми только верующих и не признает таких качеств за неверующими и тем более атеистами.

Однако в действительности водораздел между верующими и неверующими лежит не в моральной плоскости, а в отношении к религии – высокоморальные, как и аморальные, люди есть как среди верующих, так и неверующих. Безнравственность, как отмечал Зигмунд Фрейд, во все времена находила в религии не меньшую опору, чем нравственность.

Интеллигенция и народ.

И в этом вопросе «Вехи» заложили свой ядовитый заряд, чтобы дискредитировать честное имя интеллигенции как борцов за счастье народа, они объявили ее врагом народа, и это касалось именно той части интеллигенции, которая внесла наибольший вклад в борьбу с подлинными врагами народа, выразителями интересов которых выступили «Вехи».

Нынешние исказители взаимоотношений народа и интеллигенции далеки от упомянутых взглядов. Их можно упрекнуть лишь в том, что они плохо знают и народ, и его интеллигенцию и поэтому неумышленно искажают их взаимоотношения. К их числу следует прежде всего отнести академика Николая Карлова, который утверждает, что «с нескрываемым презрением народные массы относятся к интеллигенции в целом, как и к отдельным интеллигентам»[29]. «С точки зрения «простого народа», – пишет Николай Моисеев, – интеллигенция, как правило, принадлежит к «господам», что определяло ее отношение к ней»[30].

В этих высказываниях есть крупицы истины, но только крупицы, ибо оба автора рассматривают всю интеллигенцию без различия ее места и роли как «единое целое».

Однако следует различать, по крайней мере, два типа отношений народа к интеллигенции. Разумеется, рабочие и крестьяне не любили и не уважали, презирали управляющих имениями, инженеров на производстве, адвокатов и чиновников как верных слуг господствующих классов. Их относили не к интеллигенции, а к «господам», «хозяевам», враждебным народу.

Но совсем другое отношение сложилось у крестьян к учителю, фельдшеру, агроному, земскому служащему, обслуживающим их нужды. Равным образом и рабочие разбирались в том, кто им друг, а кто враг, и сообразно с этим относились к инженерно-технической интеллигенции. Особым уважением пользовались те немногие выходцы из народа, которым удалось при царизме получить высшее образование и выбиться в ряды интеллигенции. Ими гордились их семьи и земляки.

Культурная революция впервые в истории приобщила трудящихся к сокровищам отечественной и мировой культуры, выдвинула из их среды новую рабоче-крестьянскую интеллигенцию, укрепила их связи со старой интеллигенцией.

Народные массы проникались уважением и даже благоговением по отношению к творцам культурных и технических ценностей. Возрастал авторитет научно-технической интеллигенции, создавшей новую замечательную технику и технические средства, преобразующие жизнь людей, доставляющие им радость и удовлетворение. Как же можно утверждать о разрыве между народом и интеллигенцией, как это заявляет Н. Карлов, – «ненавистью общества в целом к интеллигенции. В кризисные периоды эта ненависть густеет и материализуется»[31].

И здесь мы видим солидарность автора с веховскими идеями с тем лишь отличием, что Гершензон писал о «бессознательной ненависти народа к интеллигенции», тогда как Карлов говорит о «сознательной ненависти».

Интересные выводы по данному вопросу делает эмигрант Александр Синявский, осевший в Соединенных Штатах и издавший книгу о российской интеллигенции[32]. По его глубокому убеждению, «интеллигенция в прошлом жила в гуще народа, любя его и разделяя все его беды». Теперь же она показалась плохо информированному писателю напуганной этим же самым народом, и их пути якобы разошлись, и стороны перестали понимать друг друга. Но, в отличие от Н. Карлова, Синявский здесь имеет в виду не всю современную интеллигенцию, а только ее привилегированную часть, которую он назвал «правительственной интеллигенцией»[33].

Утверждения академика Карлова могут быть приняты лишь по отношению к той части интеллигенции, которая оторвалась от народа и чужда его интересам, но никак не по отношению к большинству интеллигенции, разделившему со всеми трудящимися их горькую участь. И, разумеется, она не может нести ответственности за создавшееся положение, быть козлом отпущения за все тяготы и лишения, которые терпит народ.

Сила интеллигенции в ее связи с народом, из которого она вышла и которому служит, между ней и другими тружениками нет и не может быть антагонизма. Лозунг союза рабочих и крестьян с интеллигенцией, выдвинутый в советские годы, сохраняет свою актуальность и непреходящую ценность, хотя решает теперь другие задачи. И характерно, что современная критика в адрес интеллигенции идет не от других социальных общностей, а из самой интеллигентской среды, крайне неоднородной не только в разрезе профессий и специальностей, но и по своим социально-политическим, нравственным, религиозным взглядам. Однако критики огульно осуждают всю интеллигенцию, за исключением, разумеется, самих себя. Интеллигенция не безгрешна. В ее составе есть немало недостойных людей, которых нужно осуждать в адресном порядке, не распространяя критику на всю интеллигенцию, как это делают рассмотренные нами «критики». В «критике» явно выступает непонимание или нежелание понять, какую огромную роль играет интеллигенция, несмотря на все ее недостатки, в жизни современного общества, в его материальной, политической и духовной сферах, в управлении государством.

[1] Русская интеллигенция. М., 2000.

[2] Герцен А. Былое и думы. М., 1959. С. 273.

[3] Вехи. М., 1998. С. 89.

[4] Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С. 459.

[5] Бердяев. Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1931. С. 101.

[6] Булгаков С. Философия хозяйства. М., 1990. С. 278.

[7] Солженицын А. На возврате дыхания и сознания // Новый мир. 1991. № 5.

[8] Агеев А. Двойной стандарт русской интеллигенции в борьбе против перемен // Знамя. 1994. № 2. С. 117.

[9] Распутин В. О патриотизме // Новый мир. 1992. № 1. С. 143.

[10] Штурман Д. Об интеллигенции и Вехах // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 96.

[11] Милюков П. Интеллигенция и исторические традиции // Вопросы философии. 1991. № 1.

[12] Вехи. Посев. Франкфурт. 1967. С. 49.

[13] Карлов Н. Интеллигентна ли интеллигенция? // Вопросы философии. 1998. № 3. С. 7.

[14] Там же. С. 9.

[15] Левада Ю. К исследованию интеллигенции // Известия. 2000. 24. 07.

[16] Архангельский А. К дискуссии об интеллигенции // Там же.

[17] Володин Э. Интеллигенция и народ // Общественные науки и современность. 1994. № 3.

[18] Future Society. London. 1960. P. 27.

[19] Вехи. Посев. Франкфурт. 1967. С. 49.

[20] Карлов Н. Интеллигентна ли интеллигенция? // Вопросы философии. 1998. № 3. С. 7.

[21] Плеханов Г. Избранные философские произведения. Т. 2. М., 1937. С. 326.

[22] Алферов Ж. Речь в Государственной Думе // Советская Россия. 2000. 17. 10.

[23] Алферов Ж. Речь в Государственной Думе // Советская Россия. 2000. 17. 10.

[24] Сен-Симон А. Соч. Т. 2. С. 89.

[25] Вехи. М., 1998. С. 127.

[26] См.: Независимая газета. 1997. 3. 02.

[27] Карлов Н. Интеллигентна ли интеллигенция? // Вопросы философии. 1998. № 3. С. 13.

[28] Там же. С. 13.

[29] Карлов Н. Интеллигентна ли интеллигенция? // Вопросы философии. 1998. № 3. С. 12.

[30] Моисеев Н. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века // Дружба народов. 1999. № 3. С. 41.

[31] Карлов Н. Интеллигентна ли интеллигенция? // Вопросы философии. 1998. № 3. С. 13.

[32] Бутенко. И. О книге А. Синявского: Российская интеллигенция // Социологические исследования. 2000. № 3.

[33] Бутенко. И. О книге А. Синявского: Российская интеллигенция // Социологические исследования. 2000. № 3.