Региональные типы модерна в Украине как источник ментальных конфликтов

In today’s Ukraine one observes an evident psycho-social strife. This conflict has been exacerbated by regionalism. The author discusses the social-historical context of modernization in Ukraine’s regions. Under the Russian Empire and the USSR there was intensive development of cities and industry in eastern Ukraine, while modernization in western Ukraine was related to Ukrainian nationalism (the “Ukrainian Idea”). It seems that the present conflict might be overcome through a general reconceptualization of the Eura-sian social, economic and cultural environment under new conditions of multipolar world development.

Keywords: mentality, conflict, Ukraine, modernity, tradition, regional types, “the Ukrainian Idea”, Donets Basin.

Современная Украина образовалась в результате распада более крупного государственного образования, вследствие чего на ее территории оказались регионы с разными культурно-историчес-кими и социально-политическими традициями, а также разным этническим составом. Впрочем, стран такого типа в современном мире едва ли не большинство: в основном это страны Азии, Африки и Южной Америки. Они образовались в результате распада колониальных империй, которые проводили административные границы, ставшие впоследствии государственными, лишь исходя из соображений удобства управления ими, и не обращали внимания на специфику проживающего там населения. В наследство многим из этих стран остались межэтнические и межрелигиозные конфликты.

Не свободны от подобных явлений и страны Европы. Украина до недавнего времени в этом отношении рассматривалась как относительно благополучная страна, поскольку явных конфликтов на ее территории не наблюдалось. Тем не менее подспудный ментальный конфликт, обусловленный различием отдельных регионов Украины, резко проявился в ситуации цивилизационного выбора – в относительно мягкой форме в период «оранжевой революции» 2004–2005 гг. и уже в намного более жесткой – в 2014 г. Поскольку кризисные эффекты в украинском социуме, в первую очередь связанные с экономической стагнацией, усиливаются, роль внутреннего ментального конфликта также будет возрастать. Между тем этот культурно-психологический конфликт, имеющий глубокие исторические корни, исследован и осмыслен недостаточно. В самой Украине на его исследование фактически было наложено негласное идеологическое табу, а за ее пределами эта проблема была мало кому интересна. Она актуализовалась в самое последнее время, поскольку Украина стала значительным фактором международной нестабильности. Попытаемся проанализировать эту проблему в историческом контексте – через призму различия типов модерна на разных территориях современной Украины, что в конечном счете и сформировало культурно-психологические различия, которые привели к ментальному конфликту, лежащему в основе политических кризисов.

Исследование внутренних ментальных конфликтов украинского социума может быть плодотворным только при условии исторической конкретизации их предпосылок. В первую очередь речь идет о необходимости ретроспективного анализа различных моделей модернизации, реализовавшихся на территориях Украины в прошлом, в эпоху общеевропейского классического модерна. Под термином «модерн», как это принято в культурной антропологии, мы понимаем цивилизационный переход основной части социума (а не только элиты или отдельных корпоративных групп, например интеллигенции) от образа жизни, свойственного традиционной культуре (преимущественно сельской), к образу жизни, создаваемому техногенной, урбанистической цивилизацией. Это, в свою очередь, приводит к изменению социокультурного типа человека (секуляризация, индивидуализм и т. п.).

Основной проблемой при исследовании процессов модернизации украинского социума в прошлом, настоящем и будущем является политическая и идеологическая ангажированность тематики. De facto существующая в нынешней Украине официальная государственная идеология (хотя сам факт ее наличия и противоречит действующей Конституции), внедряющаяся в массовое сознание через СМИ и систему образования, предлагает свое весьма специфическое видение истории модерна на территориях Украины. Специфика состоит в том, что единственно нормальным и правильным признается только один из его исторических вариантов, связанный со становлением украинской национальной идентичности, но при этом являющийся маргинальным с точки зрения базовых тенденций истории XIX–XX веков. Наоборот, основной вариант модерна, связанный с мощным развитием городов и становлением промышленных регионов Новороссии в рамках истории Российской империи и СССР, в этой идеологии всячески дезавуируется и вообще выносится за рамки актуальной исторической традиции. Стоит отметить, что такое радикальное и сознательное искажение исторической памяти, по-видимому, беспрецедентно и не имеет аналогов ни в одной другой стране мира.

Далее мы рассмотрим оба варианта модерна, имеющие достаточно четкие региональные локализации, и обозначим основные тенденции, которые характеризуют их современное состояние.

Модерн-1: Новороссия – «Новая Америка»

К настоящему времени сложилось понимание Новороссии как обширных территорий великой евразийской степи от Дуная до Алтая, колонизированных русским земледельческим населением благодаря их вхождению в состав Российской империи. В «украинском контексте» термин «Новороссия» приобретает более узкий и специфический смысл – он обозначает не только земли бывшей Новороссийской губернии, но практически всю степную зону страны (около половины территории нынешней Украины), которая была колонизирована славянами исключительно благодаря вхождению в состав Империи в период блестящего правления Екатерины Великой, усмирению и эмиграции кочевых народов, ранее заселявших эти земли. В настоящее время практически строго по границам Новороссии проходит граница «электоральных полей» – между частями страны с «бело-голубым» и «оранжевым» преобладанием. В свою очередь, эта граница в точности повторяет границу 1918 года, когда земли Новороссии входили в состав самостоятельной Донецко-Криворожской Республики. Столь четкое совпадение границ свидетельствует о наличии явной исторической преемственности, которая сегодня проявляется в первую очередь на ментальном, языковом, политическом и культурно-психологическом уровнях.

Колонизация великой степи – как историческая основа появления Новороссии – относится к «архетипам» восточнославянской и общерусской истории. В этом смысле можно сказать, что первым «новороссом» был князь Святослав, который не мог усидеть в Киеве, покорял Степь и погиб там. В Степи с XVI–XVII веков формируется казачество уже как особый культурно-психологический тип русских. В XVIII–XIX веках началось формирование новороссов как особого евразийского мегаэтноса, но по существу оно произошло в ХХ веке, и особенно во второй его половине. Этот феномен долгое время скрывался под обозначением «советский народ как новая историческая общность людей», хотя полного совпадения между ними нет. В Новороссии, вошедшей в состав современной Украины, в конечном счете стал доминировать общерусский язык. Во второй половине ХХ века в Новороссии шли интенсивные процессы нового этногенеза, обусловленные последней «волной» урбанизации и развития массовых коммуникаций, и в результате здесь, как и во многих других регионах бывшего СССР, сформировался новый этнос, ныне определяемый термином новороссы.

Вторая (после казачества) формация новороссов – население новых промышленных городов Степи, быстро разраставшихся с середины XIX века, – унаследовала ряд черт предшествующего, «казачьего» типа. Это достаточно автономная, иногда полукочевая жизнь, освоение новейших видов профессиональной деятельности, а также активный контакт с другими этносами. Принципиальное отличие состояло в том, что данный тип формировался на основе разрыва с традициями (не только религиозными) – это был по сути «пролетарский» тип не только в чисто экономическом, но и в более общем культурно-психологическом отношении. В городах Степи модерн приобрел, возможно, более стремительный характер, чем где бы то ни было. Это, собственно, были и не города в старом смысле слова, а громадные рабочие поселки или припортовые поселения. Именно в трущобах Донбасса, Екатеринослава, Одессы, Харькова и Луганска уже в конце XIX века возник тип человека, пришедший к власти в ХХ веке, – человека без корней и без каких-либо живых традиций, верящего только в какое-то чаемое им «светлое будущее», ради которого он без всякого сожаления готов разрушить «все до основания».

На рубеже ХIХ–ХХ веков зрелище промышленных гигантов, внезапно встающих на фоне дикой «скифской» степи, вселяло в поэтов почти мистический трепет. В частности, А. Блок прозревал в этом и образ некой новой Руси, которая неумолимо приходит на смену прежней. В его стихотворении «Новая Америка», написанном 12 декабря 1913 года, возникает мистический образ угля как «подземного мессии», имеющий глубокие культурные коннотации. Он непосредственно соотносится с «золотом Рейна» из трагедии «Кольцо нибелунгов» Р. Вагнера, «культового» произведения эпохи символизма. Это – символ вынужденного нисхождения во тьму, чтобы добыть оружие для победы и новую историческую жизнь. И Блок прозревал в этом видении индустриальной Новороссии общую и неотвратимую судьбу народа.

Особым «жизненным миром», «ландшафтом» нового мегаэтноса новороссов, обусловившим закономерность и неизбежность его возникновения, является новое индустриальное пространство: мегаполисы, рабочие поселки, стройки, вообще все новые поселения эпохи модерна, предшественником и «архетипом» которых было казачье освоение евразийской Степи. Вследствие сущности своего происхождения мегаэтнос новороссов изначально «болен» всеми болезнями модерна: разрушением традиций, ценностного сознания, кризисом семьи и т. п. Его жизнеспособность непосредственно зависит от того, насколько ему удастся победить эти болезни.

Это определяет главную экзистенциальную черту новоросса: изначально – это человек, судьбами Истории выпущенный скитаться по своей воле, никому ничем не обязанный, лишенный памяти и корней и потому легко оказывающийся и соавтором, и жертвой катастрофических социальных «экспериментов». Подлинной Родиной современных новороссов с самого начала была и остается ныне не какая-либо этническая территория, но именно огромное Государство – носитель цивилизационного проекта всемирно-истори-ческого масштаба. «Всемирность» исторического мироощущения настолько глубоко вошла в душу новороссов, что, оказавшись с 1991 года в пространстве «маленькой национальной державы», они теперь ощущают себя попавшими в духовную тюрьму, выброшенными из большой Истории в царство бессмысленного полуживотного существования. Отсюда понятно устойчивое отвращение и даже презрение подавляющего большинства новороссов к «украинской идее», в основе которой лежит откровенная русофобия и сознательная демонизация исторических достижений Российской империи и СССР.

Такое мироощущение не только обусловлено исторически, но, что важнее, сохраняет нравственное отношение к своей истории. Ведь Новороссия – исключительный продукт Империи: она возникла исключительно благодаря гению Екатерины Великой и ее не менее великих «орлов»-сподвижников. И нынешнее возрождение памяти о ней, в частности установка памятников в Одессе и Севастополе, – отрадный факт, свидетельствующий о возрождении подлинного исторического сознания у проживающего здесь народа. В Новороссии на территории Украины существуют сотни населенных пунктов, основанных согласно указам Екатерины Великой, ставшей их подлинной исторической «матушкой». Особенно поражают своим невежеством заявления о том, что Екатерина Великая якобы ввела крепостное право и «уничтожила» казачество. На самом деле ее реформы позволили существенно ограничить законом возрожденное еще Мазепой крепостничество, а казачеству после переселения из Запорожской Сечи на юг заселить огромные, ранее недоступные ему пространства Причерноморья и Кубани (Ульянов 2004: 177–194). Неблагодарность адептов «украинской идеи» по отношению к царице, по милости которой Украине принадлежит половина (!) ее нынешней территории, отнюдь не случайна – иначе эта идея нежизнеспособна.

Население Новороссии, сформированное в эпоху интенсивного общеевропейского модерна, отличается самым высоким среди населения Украины развитием структур модерного, т. е. рационально-критического, мышления именно на уровне массового сознания. Благодаря этому оно остается наиболее устойчивым перед попытками любых идеологических манипуляций. Этим, в частности, объясняется тот факт, что Новороссия стала центром сопротивления событиям 2004–2005 годов. «Оранжевая» мифология, рассчитанная на эксплуатацию атавизмов домодерного мышления (утопизм, «образ врага», «культ личности», эмоции толпы и т. п.), натолкнулась здесь на мощный иммунитет к такого рода манипулятивным технологиям.

В конечном счете именно «новороссийская» модель модерна лежит в основе всего современного украинского социума. По мнению всемирно известного киевского философа С. Б. Крымского (1930–2010), «русское сообщество Украины… представляет собой примерно половину граждан Украины и демонстрирует при этом не вынужденное русскоязычие, а культурную потребность, выработанную историей, духовно-культурной традицией, работать, общаться на русском языке, жить в соответствии с ценностными установками русской культуры. Категорически невозможно применить в определении “русского сообщества” критерии, которые обычно применяются при классификации какой-либо определенной социальной группы людей, например, национального меньшинства. Если же ис­ходить из подобного отождествления “русского сообщества” и “национального русского меньшинства”, то мы столкнемся с элементарной логической ошибкой “подмены понятий”. В ситуации же, когда под русским сообществом Украины понимают носителей русской культуры, тем более нельзя говорить о какой-то части украинского населения, потому что в этом случае русское сообщество будет составлять основную цивилизационную составляющую украинской нации (выделено мной. – В. Д.) в современном политическом смысле данного понятия» (Крымский 2008: 150).

Мнение Крымского тем более ценно, что он сам отнюдь не был «русофилом». Но научная честность заставляла его констатировать тот факт, что все ныне существующие цивилизационные достижения Украины в различных отраслях – от экономики до науки и искусства – являются результатом нескольких веков развития в рамках Русского мира, т. е. по «модели» новороссийского модерна. И подавляющее большинство носителей реального творческого потенциала в современной Украине являются русскоязычными и выросшими в рамках общего с Россией цивилизационного пространства. Период независимости, начавшийся в 1991 году, на этом фоне оказался не только крайне бедным в творческом отношении, он фактически представляет собой картину почти тотальной деградации во всех сферах – особенно в сферах «высокой культуры», в науке, наукоемком производстве и системе образования.

Модерн-2: «Украинская идея»

На территории современной Украины непосредственно соприкоснулись два полярных типа ментальности – этноцентрическая, свойственная населению Западной Украины, не прошедшему испытания большой Историей и опытом интенсивного модерна, и «новороссийская» – основанная на столь интенсивном и даже катастрофическом опыте «мобилизационного модерна», который трудно найти даже в Европе. Большой иллюзией является представление, будто бы население Западной Украины, выпав из русла общей истории Русского мира на многие века, стало «европейцами» и якобы несет в себе европейский исторический опыт. В действительности это было выпадением из Истории как таковой – став колонией европейских стран, русины вплоть до начала ХХ века пребывали в состоянии Grundvolk (термин В. Зомбарта) – населения, остающегося на доисторической стадии развития, фактически живущего на уровне натурального хозяйства. Мизерная прослойка русинской интеллигенции в городах уже не имела никакого значения, нисколько не влияла на общий доисторический способ существования русинского этноса. Переход от архаического, доисторического способа жизни и мышления к модерну начался очень поздно, лишь с 1950–1960-х годов, и только благодаря вхождению в состав СССР. Более того, поскольку процесс вхождения в модерн здесь так и остался незавершенным, именно он и породил мощную регрессивную реакцию в виде распространения антисоветизма и «украинской идеи» как форм антиисторического сознания. «Украинская идея» в ее полностью доминирующем ныне варианте не содержит в себе ничего, кроме агрессивной русофобии и наивной мечты о теплом месте в составе «золотого миллиарда». По своей экзистенциальной сути такая «идея» – это желание избежать испытания Историей, как бы «перепрыгнуть» из доисторического сразу в некое постисторическое состояние, гордо именуемое на Украине «вхождением в Европу».

Вплоть до большевистской «украинизации» 1920–1930-х годов классическое понимание русской нации как состоящей из трех этносов – великорусов, малороссов и белорусов – четко соответствовало народному самосознанию, что и обусловило полный провал сепаратистского движения в ходе Гражданской войны 1918– 1920 годов. Характерно свидетельство одного из лидеров этого движения В. Винниченко (1990: 159). «Я ехал восемь дней, – пишет он об одной из своих поездок по Украине в период гражданской войны, – среди солдат, крестьян, рабочих, сменяя своих соседей на множестве пересадок. Таким образом, я имел возможность увидеть на протяжении этих дней словно в разрезе народных слоев их расположение духа... Я к тому времени уже не верил в особую благосклонность народа к Центральной Раде. Но я никогда не думал, что могла быть в нем такая ненависть. В особенности среди солдат. И в особенности среди тех, которые не могли даже говорить по-русски, а только по-украински, которые, значит, были не латышами и не русскими, а своими, украинцами. С каким пренебрежением, злостью, с какой мстительной насмешкой они говорили о Центральной Раде, о генеральных секретарях, об их политике. Но что было в этом действительно тяжелое и страшное, то это то, что они вместе с этим высмеивали и все украинское: язык, песню, школу, газету, книжку украинскую... И это были не случайные одна-две сцены, а общее явление от одного конца Украины до другого».

Чтобы свидетельства Винниченко не показались лишь выражением его экзальтированного субъективного восприятия (хотя бы и невыгодного самому автору), стоит привести еще одно свидетельство подобного рода, учитывая, что таковых множество. Например, в воспоминаниях М. Могилянского «Трагедия Украины» (Могилянский 1991: 121–122) читаем: «Если еще нужно беспристрастное свидетельство полного провала идеи “украинизации” и “сепаратизма”, то следует обратиться к вполне надежному и беспристрастному свидетельству немцев, которые были заинтересованы углублением “украинизации” для успеха расчленения России. Через два месяца пребывания в Киеве немцы и австрийцы, занимавшие Одессу, посылали обстоятельный доклад в Берлин и Вену в совершенно тождественной редакции… Доклад красноречиво доказывал, что существующее правительство не в состоянии водворить в стране необходимый порядок, что из украинизации ничего не выходит, ибо население стремится к русской школе, и всякий украинец, поступающий на службу, хотя бы сторожем на железную дорогу, стремится и говорить, и читать по-русски (выделено мной. – В. М.), а не по-украински. Общий же вывод был тот, что желательно объявить открыто и легально оккупацию края немецкой военной силой». В свою очередь тот факт, что сама идея «украинизации» все-таки находила какой-то отзыв, хотя бы и незначительный, также объясняется весьма просто, о чем говорит один из деятелей этого направления Д. Дорошенко (1991: 71): «Автономия Украины и вообще национальные требования преподносились массам как своего рода выкуп, цена за панскую землю: хочешь получить панскую землю даром – требуй автономию! Понятно, это не создавало прочной базы для украинской государственности». Деятельность бутафорских «украинских» правительств не могла не вызвать всеобщую народную ненависть, которой и воспользовались большевики для утверждения своей власти, выступавшей здесь не только под лозунгами передачи собственности народу, но и под лозунгом восстановления единой и неделимой советской России.

Все эти явления объясняются отнюдь не «низким уровнем национального самосознания» в тот период, как утверждает официальная украинская историография, но как раз наоборот – его самым высоким и устойчивым развитием, опирающимся на тысячелетнюю традицию единства триединой Руси. Об этом свидетельствует, например, и факт широчайшей распространенности накануне революции среди украинского крестьянства и мещанства принадлежности к общерусским православно-патриотическим организациям. Например, в 1909 году на встрече с Николаем ІІ делегация от Волыни во главе с архиепископом Антонием (Храповицким) и архимандритом Почаевской Лавры Виталием преподнесла царю книги со списками членов «Союза русского народа», в которые было внесено более миллиона (!) человек, т. е. все взрослое мужское население Волыни. Известный публицист и политический деятель В. В. Шульгин, также входивший в состав делегации, свидетельствовал, что запись в эти организации имела характер стихийного народного движения протеста против революции, и добавлял: «…миллион волынцев сказали в тот день Царю, что они не “украинцы”, а русские, ибо зачислились в “Союз русского народа”» (Шульгин 1989: 245).

Характерно также, что из общего числа членов православно-патриотических организаций русского народа бόльшая часть (более миллиона по спискам!) жила именно на территории современной Украины, а не Великороссии. Это говорит о высокой степени развития здесь именно русского национального самосознания. Тогдашнее население «Юго-западного края», как в то время назывались территории нынешней Украины, само себя называло «руськими», что лишь фонетически отличалось от самоназвания великороссов. Слово «украинец» употреблялось тогда лишь узкой группой интеллигенции, а подавляющему большинству населения было совершенно неизвестно вплоть до появления «самостийнического» движения в период революции 1917 года (общее недоумение в связи с появлением новой «украинской» идентичности хорошо отражено в романе М. Булгакова «Белая гвардия»). Особо «скандальный» факт состоит в том, что слово «украинец» никогда не употреблял и Т. Шевченко – этого слова нет ни в двухтомном научном словаре его лексики, ни в тексте «Кобзаря».

Принцип национального самосознания в том и состоит, что оно преодолевает этническую ограниченность ради причастности единству великой цивилизационной традиции. В здоровой нации наличие внутренних этнических различий не ослабляет, а наоборот, усиливает сознание единства, поскольку эти различия заставляют яснее осознавать общие традицию и ценности, ради которых стоит жить. Пока такие ценности существуют, любой этносепаратизм бесперспективен и естественным образом вызывает отторжение и гнев в широких массах. Пример, описанный в. Винниченко, относится как раз к этому случаю: яростное неприятие акцентирования собственных этнических особенностей, которое шокировало упомянутого деятеля, объясняется глубоко народным сознанием принадлежности к единой Руси. Малороссы согласились считать себя отдельным народом и называться никогда ранее не слыханным словом «украинцы» только после того, как это тысячелетнее сознание было уничтожено сначала эмпирически (уничтожением Российской империи), а затем и идеологически – большевистской «украинизацией», внедрявшейся через школу и СМИ. Как известно, «украинская» идентичность в качестве феномена массового сознания – специфический продукт советского периода истории: «Именно победа большевиков и их национальной политики обеспечила формирование отдельной украинской национальной идентичности и закрепила раскол русской нации» (Бондаренко 2008: 73). Подлинным «отцом» современной Украины является не кто иной, как сам В. И. Ленин, отстоявший в 1922 году принцип создания союзных национальных республик в рамках СССР, – и современные украинские националисты, если бы они по-настоящему знали и понимали историю, должны были бы носить цветы к его памятникам даже чаще, чем к памятникам Т. Шевченко.

Как справедливо отмечает киевский политолог Г. Касьянов (1999: 192), «термин “национальное возрождение”, очевидно, нужно брать в кавычки… поскольку и по содержанию, и по форме украинское “национальное возрождение” было именно созданием нации, и субъективный фактор имел решающее значение для “инициирования” этого процесса (выделено мной. – В. Д.). В данном контексте новое значение приобретает предложенный Р. Шпорлюком термин “украинский проект”… Нация сначала должна была возникнуть в воображении деятелей “национального возрождения” как умозрительная конструкция, и только со временем эта действительно “воображаемая” общность, этот проект были связаны в единое целое, согласованы с “объективными” социально-политичес-кими, культурными, геополитическими и другими реалиями».

Фундаментальный слом в массовом историческом сознании и национальном самосознании был смягчен и опосредован идеологией «единого советского народа», имевшей под собой вполне реальную почву и удовлетворившей привычку к сознанию сверхэтнического единства. Когда же к концу ХХ века тысячелетняя общерусская идентичность была окончательно забыта, а «советский народ» перестал существовать, «украинская» идентичность малороссов стала практически безальтернативной. «Русскими» отныне официально называются только великороссы, а попытки возродить тысячелетнее самосознание яростно клеймят как якобы «рецидивы великодержавности».

Тем не менее осознание сверхэтнического единства сохраняется даже в современных условиях, когда в языке уже нет отдельного слова для обозначения этой единой общности, не говоря об усиленном «промывании мозгов» официальной идеологией. В 2002 году при опросе молодых людей от 16 до 34 лет под патетическим названием «Первое свободное поколение на Украине – кто они?» около 60 % ответили, что считают украинцев и россиян двумя частями одного и того же народа; 61 % поддержали курс на реинтеграцию Украины и России в единое экономическое и военно-политическое пространство (опрос проводился во всех пропорционально представленных регионах страны) (Филатов 2004: 46–47). При этом в годы независимости Украины продолжался рост русскоязычной части населения страны, которая, несмотря на жесткую украинизацию СМИ и системы образования, тем не менее впервые превысила 50 %. Приведенные данные свидетельствуют, что единство различных этносов в рамках единой русской нации и цивилизации – «упрямый» факт, а их стремление к дальнейшей реинтеграции – тот естественно-исторический процесс, на который не может серьезно повлиять даже силовая политика государства. Противоречие между реальным сохранением сознания общерусского единства и весьма поверхностным восприятием украинской идентичности, не связанной даже с языковой практикой населения, объясняется в первую очередь тем, что массовое сознание ныне находится под мощным прессом русофобской пропаганды, распространяемой СМИ и системой образования, вследствие чего понятие «русский» начало отождествляться только с великороссами.

В свою очередь, известно, что население Западной Украины, хотя и выпавшее из Истории, но вплоть до 1920–1930-х годов твердо сохранявшее русскую идентичность и самоназвание, также приобрело новую идентичность относительно недавно и весьма насильственным образом. В октябре 1914 г. М. М. Пришвин, служа фронтовым фельдшером, записывал в дневнике: «Когда я попал в Галицию… я почувствовал и увидел в пластических образах времена инквизиции» – это геноцид русинов австрийским режимом, обусловленный их симпатией к России; но «в Галиции есть мечта о великой чистой прекрасной России. Гимназист, семнадцатилетний мальчик, гулял со мной по Львову и разговаривал на чистом русском языке. Он мне рассказывал о преследовании русского языка, не позволяли даже иметь карту России, перед войной он принужден был сжечь Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского. – Как же вы учились русскому языку? – Меня потихоньку учил дедушка… А я учил других, и так пошло. Мы действовали как революционеры, мы были всегда революционерами» (Пришвин 1990: 66–67). Можно привести множество подобных свидетельств, а также вспомнить о массовости «москвофильских» движений в Галиции, просуществовавших до 1945 года и ликвидированных большевиками-украинизаторами. Перед Первой мировой войной «москвофильство» имело самую массовую народную поддержку, поэтому неудивительно то, с какой радостью русины встречали войска генерала Брусилова в 1914 году и какой геноцид устроили им вернувшиеся австрийцы в 1915–1916 годах (при самой активной помощи тогдашних «идейных украинцев»). По разным данным, от 30 до 100 тыс. русинов Галиции, исповедовавших свою принадлежность единой русской нации, погибли в концлагерях Терезин, Талергоф и Освенцим (вот когда началась его история), что стало одним из первых в ХХ веке прецедентов геноцида по национальному и идеологическому признаку. Этот геноцид национально сознательной части русинского населения и стал затем важнейшей предпосылкой внедрения новой украинской идентичности, почти безуспешно пропагандировавшейся «австрияками» еще до войны.

Затем уже украинский национализм, с 1920-х годов распространявшийся как антипольское движение, в 1940-х «естественным» образом обернулся против большевиков. А поскольку центр большевистской империи находился в Москве, то антибольшевизм столь же естественным образом породил русофобию как основную психологическую доминанту «украинского» сознания. Жестокий парадокс истории: великороссы – именно те, кто как раз больше всех реально пострадал от большевизма! – стали символизировать для малограмотных западноукраинских масс сам большевизм. Но сколь бы ни было это «естественным» в психологическом отношении, не менее силен здесь и другой фактор, о котором было сказано выше, – отсутствие культуры исторической жизни, узкое «хуторянское» мышление, не способное понять то, что выходит за пределы кругозора «своей хаты».

Таким образом, политические и идеологические процессы, связанные с формированием украинской национальной идентичности, в целом могут рассматриваться как некий локальный вариант модерна. Его отличительным признаком является глубокая парадоксальность: начавшись вообще без какой-либо связи с классическими характеристиками модерна (индустриализация, урбанизация, секуляризация и т. д.), как чисто идеологическое и политическое явление, эти процессы затем столкнулись с подлинным модерном в его советском варианте. Но именно советский модерн был и остается основным фактором, на сознательной демонизации которого до сих пор и держится украинская национальная идентичность. Насколько прочным может быть такое чисто негативное основание, взятое из уже изрядно забытого прошлого?

Постмодерн: Донбасс

На территории украинской Новороссии есть регион, в котором процессы общеевропейского модерна начались раньше всего, проходили интенсивнее, чем везде, и поэтому быстрее всего привели к катастрофическим последствиям. И здесь ранее всего начался «постмодерн» – не в его искусственном смысле («отсутствие метанарраций»), о котором любят говорить философы и культурологи, но в более глубоком социокультурном смысле – как процесс реального кризиса и конца модерна. Речь идет о Донбассе.

Донбасс (Донецкий каменноугольный бассейн) – название исторических областей приазовской Новороссии и западных районов Войска Донского, возникшее в период их промышленного освоения. В настоящее время в Донбасс входят основная часть Донецкой области без ее самых южных аграрных районов (но включая порты Мариуполь и Новоазовск) и южная половина Луганской (с границей по реке Северский Донец). Территория современного Донбасса, как и около половины территории современной Украины, была освоена славянским населением исключительно благодаря ее вхождению в состав Российской империи в последней трети ХVIII века. Потомки автохтонного кочевого населения территории Донбасса ныне проживают на территориях Казахстана и РФ.

Донбасс является исторически самым первым в Украине и одним из самых первых в мире промышленным высокоурбанизированным регионом, возникшим еще в период первой промышленной революции XIX века (его европейские аналоги – районы Рура в Германии и Ньюкасла в Англии). Особо интенсивные периоды развития Донбасс пережил в 1870–1900-х, 1930-х и 1950–1970-х годах. В настоящее время, несмотря на экономическую катастрофу 1990-х годов, он остается наиболее развитым и вестернизированным в социокультурном отношении регионом – «локомотивом экономики» Украины с самыми высокими по стране темпами роста промышленного производства и самым высоким уровнем доходов населения. К середине 2000-х годов в Донбассе сформировалась первая в Украине новая политическая элита, представляющая интересы развивающегося отечественного капитала.

Новороссы, ныне составляющие более 90 % населения Донбасса, в подавляющем большинстве являются людьми, имеющими предков из нескольких «старых» этносов, и уже поэтому они не могут быть отнесены ни к одному из них. Никаких реальных социокультурных различий, например, между потомками малороссов и великороссов в Донбассе, как минимум во втором поколении говорящих на одном языке и усвоивших одни и те же ментальные и поведенческие модели жизни, практически не существует – они давно принадлежат к одному новому этносу. Традиционные этнические идентификации имеют в Донбассе реликтовый и маргинальный характер. Этнические малороссы и великороссы, сохранившие свои особые языковые, ментальные и поведенческие особенности, сегодня не превышают численно представителей других «национальных меньшинств» (кавказских народов, греков, евреев, цыган и др.). Донбасс – полностью моноязычный регион, в котором количество реальных носителей украинского языка не превышает, например, количества представителей кавказских диаспор. Поэтому законодательное непризнание русского языка в качестве одного из государственных фактически ставит Донбасс в положение колонизируемой территории, живущей в режиме перманентных лингвокультурных репрессий. Современная статистика влияния российского и украинского культурного и информационного пространств в Донбассе однозначно свидетельствует о полном доминировании первого. Элементы украинской культуры здесь существуют только в качестве отдельных «мозаичных» вкраплений, притом чаще всего весьма искусственных, навязанных государством.

Советский период истории Донбасса характеризовался непрерывными попытками его «украинизации», которые трижды – в 1920–1930-х, в период фашистской оккупации и с конца 1980-х годов – имели агрессивно-наступательный, а в остальные периоды – намного более мягкий характер. Естественно, эти попытки оказались неудачными, так как вступили в вопиющее противоречие с объективной исторической тенденцией расширения и интеграции русского культурно-языкового пространства. Именно поэтому с конца 1950-х годов государство было вынуждено идти на сокращение доли украиноязычного образования и издания печатной продукции в силу их невостребованности населением (а вовсе не в силу мифической «русификации», как лживо заявляет официальная украинская идеология). После формирования в Донбассе новой этнической общности попытки его «украинизации» стали абсолютно бесперспективными, затрагивая лишь узкие группы карьеристской интеллигенции.

В настоящее время Донбасс – регион достаточно интенсивной рехристианизации населения, причем глубоко позитивны следующие обстоятельства. 1. Возвращение к вере здесь происходит, как правило, не благодаря семейному воспитанию, а на основе личного выбора и реального религиозного опыта, т. е. имеет место религиозность не инерционного, «реликтового» типа (как в аграрных регионах, почти не затронутых модерном), а креативно-личностного типа, отличающегося большой устойчивостью и пассионарностью. 2. Возвращение к вере происходит, как правило, в рамках аутентичного православия и жесткого противостояния расколам на этнической почве, характерным для Украины. В Донбассе сформировалась местная живая традиция монашества и старчества (особую известность получил старец Зосима [Сокур] из Никольского [1944–2002]). Важный факт – появление в Донбассе новой православной лавры – этот статус получил старейший на Руси Святогорский монастырь, ведущий свою историю со времен противостояния иконоборчеству (основан бежавшими из Византии монахами в VIII веке).

Донбасс является одним из классических регионов для всей «новороссийской» идентичности. Об этом свидетельствуют не только объективные социокультурные характеристики его населения, но и показательные эмпирические данные о его самосознании. Более половины населения Донбасса, несмотря на мощную украинизаторскую пропаганду, все равно идентифицирует себя именно в качестве «особенной общности людей», а отнюдь не как «украинцы» или «русские», совершенно независимо от того, кем были их предки. В частности, к «населению Украины» среди опрошенных на Донбассе еще в конце 1990-х годов себя относило лишь 23 % (а наибольшая категория самоидентификации как «населения бывшего СССР» составляла 34 %!) (Кононов 2000: 155). К настоящему времени вследствие манипуляции массовым сознанием через СМИ и идеологизированную систему образования значительная часть населения Донбасса уже идентифицирует себя как украинцев, но, как правило, имея в виду в первую очередь лишь гражданство, а не этническое происхождение, которое стало безразличным вследствие своей абсолютной неактуальности в монолитной русскоязычной среде.

Сегодня Донбасс является главным «донором» Украины практически во всех сферах жизни: экономической (одна Донецкая область дает 1/5 государственного бюджета), социальной (самые высокие после Киева темпы создания рабочих мест и повышения общего качества жизни), политической (формирование новой элиты), культурной (сохранение мировых стандартов в науке, искусстве, технике). Донбасс остается специфическим продуктом истории Русского мира и важнейшим фактором его дальнейшей исторической судьбы. Вместе с тем «травмы модерна» (разрушение семьи, бытовой и трудовой этики, рост преступности и т. д.) сильнее всего выражены именно здесь. Хотя другие регионы Украины быстро догоняют Донбасс по этим показателям, там нет настолько длительного опыта кризиса модерна, выраженного не только в указанных явлениях, но и в опыте стремительной деиндустриализации и депопуляции, ныне почти не имеющих аналогов в мире.

Таким образом, Донбасс как наиболее «продвинутый» в плане прохождения различных стадий цивилизации регион наиболее наглядно демонстрирует следующие тенденции кризиса модерна и перспективы его преодоления. 1. Максимальный уровень урбанизации (в Донецкой области более 90 % населения живут в городах и индустриальных поселках) и развития рационально-критического мышления. 2. Максимальное разрушение базовых социальных структур и как следствие – интенсивная депопуляция. 3. Максимальная унификация культурно-языкового пространства в рамках принадлежности к пространству Русского мира. 4. Сознательное стремление населения к сохранению единства и реинтеграции Русского мира (впрочем, еще не получившее адекватного политического выражения). Последние две тенденции достаточно четко вписываются в те прогнозируемые тренды глобального развития, о которых уже можно говорить в настоящее время.

Как известно, возникновение и дальнейшее существование современной Украины является частью глобального проекта стабилизации однополярного мира во главе с США и диктатурой стран «золотого миллиарда» в сфере мировой экономики. По словам А. С. Панарина (2004: 181), «как только ситуация диалога двух систем сменилась монологом победившего Запада, с последним стали происходить необъяснимые вещи. Обнажился процесс неожиданной архаизации и варваризации Запада: вместо Запада демократического миру явился Запад агрессивный, Запад вероломный, Запад циничных двойных стандартов и расистского пренебрежения к незападным народам». Проект глобального однополярного мира предполагает недопустимость воссоздания самостоятельного цивилизационного пространства Евразии, которое чем-то выделялось бы из общего болота «третьего мира». В соответствии с этим проектом «…народы Евразии теряют единое большое пространство и погружаются в малые и затхлые пространства, где царят вражда, ревность и провинциальная зашоренность. Они теряют навыки эффективной экономической кооперации, социального и политического сотрудничества, превращаясь в разрозненных маргиналов нового глобального мира. Они теряют язык большой культуры и великую письменную (надэтническую) традицию, возвращаясь к этническим диалектам или даже придумывая их в случае реальной ненаходимости в прошлом» (Там же: 185). Современная Украина – характернейший пример реализации всего перечисленного. Но проект глобальной диктатуры не встречает сопротивления лишь до тех пор, пока у населения этих территорий вследствие интенсивной «промывки мозгов» местными прозападными СМИ сохраняется наивная иллюзия возможности вхождения в число стран «золотого миллиарда» (в Украине это называют «вхождением в Европу»). Когда иллюзорность подобных мечтаний станет очевидной большинству населения, его политические и цивилизационные предпочтения радикально изменятся. Возможно, на это уйдут даже десятки лет, однако итог предопределен и неизбежен, а сам процесс начинается уже сегодня. Тем самым преодоление кризиса модерна и дальнейшее развитие Украины может быть удачным только в рамках общей реинтеграции евразийского социально-экономи-ческого и культурного пространства в новых условиях становления многополярного мира.

Литература

Бондаренко, Д. Я. 2008. Украинский национальный проект: история становления. Социогуманитарная ситуация в России в свете глобализационных процессов: Материалы Международной научной конференции. М.: Изд-во МГУ, с. 69–74.

Винниченко, В. 1990. Відродження нації. Ч. ІІ. Київ: Вид. політ. літ.

Дорошенко, Д. И. 1991. Война и революция на Украине. Революция на Украине. Киев: Изд-во полит. лит-ры, с. 51–79.

Касьянов, Г. В. 1999. Теорія нації та націоналізму. Київ: Либідь.

Кононов, І. Ф. 2000. Етнос. Цінності. Комунікація. (Донбас в соціокультурних координатах України). Луганськ: Альма матер.

Крымский, С. Б. 2008. Русское сообщество Украины (РСУ). Русский мир Украины. Энциклопедический словарь. Киев: Радуга, с. 150–152.

Могилянский, Н. М. 1991. Трагедия Украины. Революция на Украине. Киев: Изд-во полит. лит-ры, с. 117–142.

Панарин, А. С. 2004. Россия в социокультурном пространстве Евразии. Москва 4: 173–186.

Пришвин, М. М. 1990. Дневники. М.: Правда.

Ульянов, Н. И. 2004. Украинский сепаратизм. М.: Эксмо, Алгоритм.

Филатов, А. С. 2004. Российский социокультурный фактор на Украине и в Крыму. Сборник материалов научно-практической конференции «Крым в контексте Русского мира: язык и культура». Симферополь: Таврия, с. 18–51.

Шульгин, В. В. 1989. Дни. 1920: Записи. М.: Современник.