Петрарка о бедах Скифии (Золотой Орды) в 1360-х гг.

Истинное богатство Петрарки – память о красоте Лауры (сонет CCCL)[1]. На склоне лет, работая над сборником «Rerum senilium libre», увенчанный лаврами Поэт, чье служенье во славу вечно юных Пиэрид пало до «средства украшения», ощутил «тайную сладость» ремесла историка (Петрарка 2002а: 677). Обаяние древности и искус узнавания породили новую манеру видеть. По признанию Петрарки, его собственное время оказалось столь не по сердцу, что разум потребовал «жить душою в иных веках». Каково же было бы изумление автора «Письма к потомкам», если бы он знал, что сочувственный взгляд из нелюбимого времени на беды Скифии приведет к рождению настоящей жемчужины – историческому свидетельству о бедах Золотой Орды в 60-е гг. XIV в. Красота первоисточника и здесь стала вровень с богатством Петрарковой души.

Предлагаемая статья содержит опыт комментария к нескольким строкам из письма 63-летнего Петрарки[2]. Вот с чем обратился Франческо Петрарка в письме к своему давнему другу Гвидо Сетте, архиепископу Генуи (письмо написано в Венеции в 1367 г.) «… nam Gr æ ci æ calamitas vetus est , sed Scytharum recens , ut unde nuper ingens annua vis frumenti , navibus in hanc urbem invehi solebat , idem nunc serius onust æ naves venient , quos urgentes misery vendicant parentes , iamque insolita , et inextimabilis turba senio rum , utriusque sexus , hanc pulcherrimam urbem Scythicis vultibus , et informi colluvie , vel ut amnem nitidissimum , torrens turbidus , inficitque si siuis emptoribus non esset acceptior , qu à m mihi , et non amplius illorum oculos delectaret , quam delectat meos , neque f œ da h æ pubes , hos angustos coarteret vicos , neque melioribus assuetos formis , inam œ no advenas contristaret occursum , sed intra suam Scythiam , cum fame arida ac pallenti , lapidoso in agro ubi Naso illam statuit , raras herbas dentibus velleret , atque unguibus , et h æ c quidem hactenus » (Petrarchae 1554: 964).

На русский язык письмо переводилось дважды и оба раза не вполне точно (Петрарка 1980: 334; 1984); в буквальном переводе интересующие нас строки звучат так: «…ибо в Греции бедствие давнее, в Скифии же недавнее, так что оттуда, откуда прежде обычным делом было прибытие ежегодно в этот город (Венецию) на судах огромного урожая хлеба, теперь точно так же прибывают суда, отягченные грузом, который побуждаемые нуждой продают родственники. И вот уже непривычного вида и неисчислимое скопище немощных людей обоего пола этот прекрасный город скифским обличием и безобразным сбродом – как чистейший источник мутным потоком – поражает. И если бы этот запруживающий тесные улочки люд не был бы милее тем, кто их покупает, нежели мне, и не привлекал их взоры более, нежели привлекают мои, и не гадок, и не омрачал прохожих дурного вида скоплением, то во всей Скифии, вместе с изнурительным и бледным голодом в каменистом поле, куда поместил его Назон, редкую траву зубами и ногтями щипал бы и поныне»[3].

За чеканными строками латинского текста стоит европейская зона степей Северного Причерноморья, составляющая часть евразийского степного пояса от гор Алтая до Крыма, Северного Кавказа и низовьев Дуная, где, вопреки мнению А. Я. Гуревича, никогда не было места «грязному народцу (sic!) рабов», превращенному зачем-то еще и в «рабов-христиан» (Гуревич 1990: 122)[4]. Постараемся показать отдельные грани этой реальности на доступном материале, но прежде одно предварительное замечание.

Вспомним, что закрепление монголов в европейской зоне степей и утверждение в 40-х гг. XIII в. «Pax Mongolica» создали предпосылки для новых возможностей в развитии связей Запада и Востока. Со второй половины XIII в. вплоть до первой трети XV в. ключевой оказалась северная ветвь трансконтинентального торгового пути, связавшая морские республики Италии через порты Черноморья и поволжские столицы с городскими центрами Азии и Китая. Первенство степного северного пути по отношению к горному южному – от Трапезунда через Понтийские горы к Тебризу – окончательно утвердилось после падения владений крестоносцев в Сирии (1291 г.) и со снятием папского запрета на торговлю с Египтом. Однако решающее значение имели открытие Палеологами черноморских проливов в 1261 г. и политическая интеграция северо-восточной части понтийского побережья в состав Золотой Орды. Развитию маршрутов, приданию необходимой динамики международной торговле на степном участке пути способствовала система мер, предпринятых централизованным государством, каковым выступает Золотая Орда с момента своего создания. Среди важнейших из них:

1) организация ордыно-латинских буферных зон: крымской, под контролем Солхата, и приазовской, под контролем Азака-Таны (см. ниже);

2) умеренные и вполне благоприятные для торговли размеры таможенных сборов – до 3 % – на ввоз и вывоз европейских товаров;

3) очевидный протекционизм в отношении мамлюкских купцов, полностью освобожденных от какого бы то ни было налога;

4) курс на участие ханской ставки в финансовых операциях купцов-уртаков[5], взятый Джучидами в первой половине XIV в.

Все это в конечном счете и привело к резкой активизации международной торговли на маршрутах степного пути. В свою очередь, это отразилось на размахе золотоордынского городского строительства. В 17 городах, преимущественно степных, стремительно выросших в центры провинций, активное перераспределение «излишков» вызвало необходимость в чеканке собственной монеты общегосударственного образца, достигшей в XIV в. берегов Орхона[6]. Неадекватная оценка последствий мировой торговли Золотой Орды для формирования ее городов и культуры привела к деформированному и в общем неприемлемому для наших дней образу «паразитического государства» (Федоров-Давыдов 1991: 81)[7]. Вернемся теперь к письму Петрарки.

1) «…nam Græciæ calamitas vatus est…» («…ибо в Греции бедствие давнее…»). Речь здесь идет, как мне думается, о Палеологовой Византии. Захват крестоносцами Константинополя в 1204 г. привел к распаду империи. «По взятии Константинополя латинянами, – отметил византийский писатель Никифор Григора, современник Петрарки, – римское государство, подобно большому кораблю, который не в состоянии бороться с порывами ветра и морскими волнами, распалось на множество обломков и частей» (Nicephori Gregorae 1855: 1.2–1, 18.10–11). Восстановление империи началось после возвращения в 1261 г. Константинополя Михаилом Палеологом. Между этой датой и временем написания письма пролегло столетие, вместившее бунт вифинских акритов, конфликт Михаила VIII с Карлом Анжуйским, Лионскую унию 1274 г., трагедию поражения при Никомидии (1302 г.), «каталонскую кампанию», гражданскую войну 1341–1355 гг. и многое другое. Фразой «…nam Græciæ calamitas vatus est…» Петрарка как бы предвосхитил оценку современными историками поздней Византии как «начало конца»[8]. В контексте письма есть отчетливое ощущение, что «бедствия Греции» – это бедствие всего государства, а не цепь частных событий из жизни ромеев, отягощенной политическими неурядицами или природными катаклизмами.

2) «…sed Scytharum recens…» («…в Скифии же [бедствие] – недавнее…»); «…serius onustæ naves venient, quos ...vendicant parentes» («…прибывают суда, отягченные грузом, который… продают родственники…»); «…intra suam Scythiam, cum fame arida ac pallenti…» («…в своей Скифии, вместе с изнурительным и бледным голодом…»). «Скифы» здесь – тюркское население Причерноморья (шире – степные народы европейской части Золотой Орды). Григора возводит генеалогию скифов к галактофагам Гомера; к скифам он причисляет и наследников Чингисхана. В греческих источниках «скифами» именуются также готы, славяне, русские (Moravcsik 1958: 13)[9].

Осведомленность Ф. Петрарки о недавних бедствиях «скифов» – свидетельство его внимания к народам, населявшим Северное Причерноморье. В этом нет ничего нарочитого. Судя по письмам, драматический конфликт войны 1350–1355 гг. между Венецией и Генуей за преобладание на Черном море оставил в его сознании неизгладимое впечатление (морское сражение под стенами Константинополя 13 февраля 1352 г. изображено только Петраркой) (Скржинская 1949: 245–266)[10]. Известно также, что за пять лет до анализируемого нами письма к Гвидо Сетте, в 1362 г., вместе с другими книгами, переданными Петраркой Венецианской республике, в библиотеку храма Сан Марко поступил небольшой рукописный кодекс, ныне называемый в научной литературе «Codex Cumanicus» или «Петрарковым кодексом» (последнее именование оспорено Д. Дьерффи [Györffy 1942])[11]. А. Н. Кононов характеризует «Codex Cumanicus» как «старейший памятник крымско-татарского – степного, северного – языка» (Кононов 1982: 250)[12]. Кодекс содержит латино-персидско-куманский словарь, составленный, как считают некоторые исследователи, в первой половине XIV в. в Солхате или Каффе[13]. Словарь предназначался латинским купцам и миссионерам. В 1330 г. он был переписан в католическом монастыре Св. Иоанна в городе Сарае на Волге (предположительно, в Сарае Берке). Здесь, – подчеркивал А. Н. Кононов, – в 40-х гг. XIV в. к Словарю были добавлены немецкими францисканскими монахами-миссионерами переводы на куманский язык текстов Евангелия, кумано-немецкие и кумано-латинские вокабулы, католические гимны, загадки и заметки по грамматике куманского языка (Кононов 1982: 250). Рукопись из Сарая не могла попасть в библиотеку Петрарки в Авиньоне[14], но уместно отметить, что папская резиденция в Авиньоне имела прямые связи с Сараем. Одно из ярких проявлений этих связей – золотоордынское посольство 1340 г. во главе с Петрано дель Орто, экс-консулом Каффы, в Авиньон и письма папы Бенедикта XII к хану Узбеку, его жене и наследнику престола Джанибеку (Записки… 1863: 1002–1006). Письма свидетельствуют о том, что в Авиньоне хорошо знали состояние дел в ханском дворце[15]. В этот период поэт жил в 15 милях от Авиньона (исследователи называют этот период жизни «первой остановкой в Воклюзе») (Wilkins 1963).

О каких же бедствиях говорит Петрарка? Частично на вопрос ответил сам автор – голод. Голод – причина продажи ордынцами детей в рабство[16]. Письмо Ф. Петрарки – редчайшее живое впечатление очевидца (пусть даже с берега Венецианской лагуны). Здесь слово автора приобретает силу свидетельства. Дело специалистов по истории Золотой Орды – разобраться в причинах бедствия. Обычно эти бедствия ищут и находят в политическом кризисе 60–70-х гг. XIV в. Кризис сопровождался расстройством торговли, городского хозяйства и производства. За время с 1360 по 1380 г. в Золотой Орде сменилось 25 соперничавших между собой ханов, каждый из которых становился марионеткой всесильного темника Мамая (Греков, Якубовский 1950: 241–243, 277–280, 282–287, 289–293 и др.; Spuler 1965: 112, 120–121, 126–128, 245, 270, 314 etc.)[17]. Учитывая скупость экономической информации, которую можно извлечь из письменных источников по истории Золотой Орды, любопытным показателем развития ситуации являются сведения, идущие из латинских колоний Причерноморья.

На начальной стадии кризиса венецианцам удалось возобновить свою колонию в Тане. Это произошло при Бардибеке (1357–1359) – последнем из ханов, обладавших реальной властью в государстве. Правда, торговые пошлины при этом выросли с 3 до 5 %[18]. Позиции венецианцев в Таврике постепенно ослабевают до 1374–1375 гг., то есть до захвата Мамаем власти в Крыму; генуэзцы же в 1365 г. беспрепятственно овладевают Судаком. В этом году на полуострове о голоде ничего не слышно. Люди озабочены военной угрозой, исходящей от набирающего силу темника: «…Написано это… в городе Каффе, в армянском (квартале) в 814 (1365) г., 23 августа, в обстановке всеобщей тревоги. Так, по всей стране, от Керчи до Сарукара (Херсонеса), собрались здесь люди, сила и скот, а Мамай уже в Крыму с несметным числом татар. Город трепещет от страха… Война принесла скорбь всему городу, так как власти, не сумев оказать сопротивление, изловчились и сбежали. И нагрянуло войско, забрало 2000 человек, их имущество и увезло в Сол (хат)» (Хечумян 1982: 142–143). После ограбления Каффы Мамай отобрал у генуэзцев 18 поселений на юго-восточном побережье полуострова (Бертье-Делагард 1920: 22–23; Vasiliev 1936: 178).

Неблагоприятная политическая обстановка начала 60-х оказалась усугубленной неустойчивыми погодными условиями, вспышками эпизоотии и чумы. По данным русских летописей, засухи приходились на 1351, 1353, 1361, 1362, 1363, 1364, 1365, 1366, 1367, 1368, 1371 и другие годы (Борисенков, Пасецкий 1988). Эпидемии и эпизоотии отмечены для 1360, 1364, 1365, 1367 гг. (Бараш 1989: 113).

Грандиозная чума, свирепствовавшая на Ближнем Востоке около 15 лет и в 1347–1349 гг. достигшая Египта, пришла из Золотой Орды, где началась в 742 г. (1341–1342 гг.)[19].

Эпидемии чумы в Западной Европе отмечены для 1348– 1356, 1360, 1361 гг. В 1360 г. чума появилась в Германии; в середине 1361 г. – в Авиньоне; в 1361 г. чума свирепствовала в Италии – Ломбардии, Павии, Венеции, Падуе, Парме и других районах. Летом 1361 г. чума достигла апогея (Бараш 1989: 115–116). В этом же году, по данным В. Н. Татищева, в Золотой Орде от засухи погиб урожай: «…и бысть в татарах глад великий» (Там же: 114). Засушливое лето в Крыму отмечено и для 1366 г. (Там же: 117). При этом следует иметь в виду, что речь идет о голоде в кочевнической среде, где преобладает тип скотоводческого хозяйства. П. С. Паллас, наблюдавший в середине XVIII в. жизнь кочевых калмыков, подсчитал, что для прокормления семьи из пяти человек требуется 10 коров и 1 бык, 8 кобыл и 1 жеребец (Паллас 1776: 222)[20]. По данным научного обследования бюджета семьи рядового кочевника из расчета семьи в пять душ, существование возможно при наличии 13 голов крупного рогатого скота, 90 овец, 3 верблюдов, 14 лошадей (Майский 1959: 140–141; см. также: Златкин 1982: 255–268. Смотрите также интересную, имеющую методологическое значение статью Б. Ф. Железчикова о связи хозяйственной деятельности с экологией на примере ранних кочевников: Железчиков 1983). Летние бескормицы скота – джуты – и стали подлинной причиной бедствия, отмеченного Петраркой: на выгоревших землях вначале начинает голодать скот – еще до выпадения снега, а потом и люди.

Таким образом, учитывая специфику скотоводческого хозяйства (Крадин 1990), среди голодных 60-х выделяются два – 1362 и 1367 гг.

3) «…unde nuper ingens annua vis frumenti, navibus in hanc urbem invehi solebat…» («…откуда прежде обычным делом было прибытие ежегодно в этот город [Венецию] на судах огромного урожая хлеба…»).

В этой фразе нам уже в третий раз встречается слово «судно». Из Ярлыка 1333 г., выданного ханом Узбеком через Андреа Дзено венецианским купцам Таны (золотоордынский Азак), известно, что в ордынский порт приходят два типа венецианских кораблей «navi de duabus cabijs, et de navi de una cabia…» – двухмачтовые и одномачтовые (Григорьев, А. П., Григорьев, В. П. 1990: 96–97)[21]. Следовательно, речь идет о галерах (галеях) и нефах (навах). Первые отличались быстроходностью и малой грузоподъемностью, были оснащены одной мачтой с треугольным «латинским» парусом; вторые – повышенной вместимостью трюмов и малой скоростью (Григорьев, А. П., Григорьев, В. П. 1990: 97; Фрейденберг 1973: 95–96)[22]. Нефы и коки отличались округлостью форм и вместе с галерами и всепогодными таридами предназначались для плавания по всему Средиземноморью. Суда подобного типа, по классификации И. Тадича, в начале XV в. делились на три группы по тоннажу и вмещали от 10 до 32 т груза (Фрейденберг 1973: 101–102).

О разнообразии судов в гавани генуэзской Каффы 734 г. х. (1332–1333) говорит и Ибн Баттута, насчитывавший здесь «до 200 судов военных и грузовых, больших и малых» (цит. по: Тизенгаузен 1884: 280). Можно представить себе размеры перевозок на грузовых судах, если учесть, что на каждый кубический метр полезного объема трюма приходится до 790 кг зерна (Фрейденберг 1973: 103)[23].

Северное Причерноморье – традиционный источник экспортного зерна в Византию, а после 1204 г. и в Италию. «Общепризнано, – отмечает М. Нистазопуло Пеликидис, – что византийские императоры держали закрытым Черное море для западной торговли для того, чтобы сохранить за собой монополию на торговлю на Понте, основанную главным образом на торговле зерновыми» (Nystazopoulou Pélékidis 1973: 542–543). Венецианец Иосафат Барбаро, проживший в Тане с 1436 по 1452 г., сообщает о прекрасных урожаях в землях приазовских татар: «Земли там плодородны и приносят урожай пшеницы сам-пятьдесят – причем она высотой равна падуанской пшенице, – а урожай проса – сам-сто. Иногда получают урожай настолько обильный, что оставляют его в степи» (Барбаро 1971: 125, 150). Среди зерновых Крыма главное место принадлежало пшенице, которая по своим качествам превосходила пшеницу из других мест Черноморья. Кроме пшеницы из Крыма вывозился ячмень (Вольский 1854: 41)[24]. Зерновые Таврики поступали и к южному берегу Черноморья; ими снабжался Синоп. К концу XIV в. в хлебной торговле Черноморья доминируют генуэзцы. Успехи этой торговли были подготовлены особыми хлебными законами 1390 и 1434 гг. (Вольский 1854: 41). Справедливости ради, следует отметить, что «хлебная линия» из Татарии была открыта венецианцами; хроника М. Канале содержит дату «первого известного нам свидетельства привоза хлеба из Таврии» – 1268 г. (Canale 1972: 324).

Начиная с XIII в. цены на хлеб неуклонно растут, и к концу XIV в. они более чем вдвое превышают начальные: в 1290 г. мина зерна стоила в Генуе около 16 сольди, в 1357 г. – 40 сольди, а в 90-х гг. XIV в. – от 38 до 55 сольди; к середине XV в. они уже в 3,5 раза выше цен XIII в. (Origone 1988: 398; см. также: Карпов 1989).

4) «…nunc serius onustæ naves venient, quos urgentes misery vendicant parentes…» («…прибывают суда, отягченные грузом, который побуждаемые нуждой продают родственники…»).

Как мы видим, в тексте Петрарки нет слова «рабы». Тем не менее речь идет о продаже людей. И не только детей, как можно было бы понять из контекста письма, но и пленных, в том числе и женщин, как это следует из многих документов, и в частности из венецианской купчей 1385 г. из архива ЛОИИ в Ленинграде[25].

Работорговля в Причерноморье – род предпринимательской деятельности итальянского купечества. Лидерами здесь со второй половины XIII в. до середины XV в. выступают венецианская Тана и генуэзская Каффа (с конца XIII в.). Основные потребители – мамлюкский Египет и рынки Запада, где одно из ведущих мест принадлежит Венеции. До XV в. рабы из Северного Причерноморья на Запад доставлялись через Константинополь (Перу); в XV в., как удалось установить С. П. Карпову при анализе каффинских массарий, основной поток рабов из Каффы и Северного Причерноморья в Каир шел уже минуя Перу через Кастамонский эмират, Брусу и Самос (Карпов 1990: 167). Интенсивность черноморского потока «живого товара» оказалась так велика, что венецианское правительство запретило судовладельцам перевозить из Таны в Венецию или любое другое место более трех рабов на одного члена экипажа. Этот запрет, как и вообще всякий запрет, нарушался: известен случай, когда одно судно оказалось загружено 200 рабами. По наблюдению Ш. Верлиндена, большинство из актов Таны касаются рабов татарского происхождения. Так, только один работорговец Доменикос из Флоренции в 1360 г. продал в Тане 30 рабов-татар (27 женщин и 3 мальчиков) на общую сумму 20 000 аспров. Стоимость рабынь – от 600 до 700 аспров (наибольшим спросом пользовались девушки 14–16 лет); стоимость мальчиков – от 4,5 до 5,5 соммо (Verlinden 1950: 10–12).

По данным массариев Каффы, обычно количество вывезенных рабов – 47–67 человек в месяц (Карпов 1986: 141). Уровень цен колебался в зависимости от этнической принадлежности и индивидуальных качеств раба, конъюнктуры рынка (после разгрома Таны в 1395 г. Тимуром цены резко выросли из-за уменьшения количества татарских рабов) (Карпов 1990: 167).

В структуре северочерноморской работорговли первые места принадлежали тюркам (обычно их называют татаро-монголами); за ними шли выходцы из Предкавказья и Кавказа – черкесы, лезгины, абхазы и др.; на третьем – греки и славяне.

5) «…iamque insolita… turba seniorum… hanc pulcherrimam urbem Scythicis vultibus… inficitque…» («…И вот уже непривычного вида… скопище немощных людей… прекраснейший город скифским обличием… поражает»).

Неприятие Петраркой «мутного потока» вчерашних обитателей степей едва ли покажется странным, если обратиться к воинской песне калмыков, вошедших в Париж в 1814 г. в составе русского кавалерийского корпуса генерала Платова. В ней пелось о длинноносых французах (другое определение «куцо-черных»). Куцо, по-видимому, от неумения держаться в седле по-калмыцки (Эрдниев 1970: 242). Реакция на экзотическую внешность измотанных трехмесячным плаванием степняков у автора, казалось бы, должна уже была быть подготовлена женскими типами Джотто (нарочито узкий разрез глаз становится модным с середины XIII в., но уже неприемлем для Боттичелли). Чуждый ксенофобии живой интерес к «степной этнографии» нашел выход в творчестве Амброджио Лоренцетти и Антонио Пизанелло. Речь идет об образе «монгола» на фреске «Св. Георгий и принцесса» в фамильной капелле семьи Пеллегрини в веронской церкви Санта Анастазия (1433–38 гг.)[26]. Документы о продаже рабов содержат слабый след различия «татар» (подозреваю, что под этим этнонимом проходили европеоиды-кипчаки) и «монголов» (выделение монголоидных черт?), которых в реальной жизни Золотой Орды было настолько мало, тем более в XIV–XV вв., что археологически они почти не фиксируются (Федоров-Давыдов 1966: 11–163, 204–212, 247). Оба этнонима составители актов использовали синонимически (Verlinden 1968: 95–105).

Несколько слов о костюме золотоордынцев, основу которого составлял халат с характерным запáхом, а также специфические головные уборы у мужчин и женщин[27]. В той или иной мере все мужское население Золотой Орды усвоило монгольский костюм – черта, унаследованная от имперского периода Великого монгольского государства (1211–1260). Это в какой-то степени коснулось и мужского костюма народов стран, связанных с монголами, от Балкан (ср. костюм деспота Оливера на фреске в Лесново 1347– 1348 гг.) (Буриħ 1975: 140, № 62) до долины Нила. В Каире, например, со времени появления мамлюков «стали носить татарский кафтан и черкесскую тюбетейку, которую носят без чалмы» (Амин аль-Холи 1962: 23). С этого времени в Египте возникла мода на шелковые атласные ткани определенной расцветки («Щеки Ибн Тиналя», якобы по имени монгольского юноши, обладавшего красивым румянцем); распространившаяся в среде женатых мужчин любовь к мальчикам заставляла жен носить черкесские шапочки, чтобы склонить к себе сердца собственных мужей (Мец 1966: 278– 298). В русской живописи XV–XVI вв. монгольский наплечник алам (см. в каталоге: Timur… 1989: 216, 217, 352–353) можно видеть на широком круге персонажей – от пророков до архангелов (Антонова, Мнева 1963: № 64, 71, 79, 80, 223 и др.). Татарская золотая шапка, принадлежавшая старшему современнику Петрарки –московскому князю Ивану Калите (?–1340), в качестве царской регалии служила русскому двору более трехсот лет (Piltz 1977: 114–116). Отголосок дальневосточной моды в XV в. зафиксирован при дворе Лузиньянов на Кипре (Braudel 1949: 123)[28].

6) «…intra suam Scythiam, cum fame arida ac pallenti…» («…в своей Скифии, вместе с изнурительным и бледным голодом…»).

Петрарке не случайно при упоминании Скифии вспомнились строки из восьмой книги «Метаморфоз» Публия Овидия Назона (43 г. до н. э. – 18 г. н. э.), в основу одного из сюжетов которой положен миф об осквернении заповедной рощи Цецеры (VIII, 740–780) (Овидий 1977: 214–215).

Гибель священного дуба не может быть прощена, и фессалиец Эрисихитон осужден на томление голодом. Адрес Голода – «…окраина Скифии льдистой, Край безотрадный, земля, где нет ни плодов, ни деревьев; Холод коснеющий там обитает и Немочь и Ужас. Тощий там Голод живет…» (XV, 788–791). В 797 стихе поэт уточняет место действия – это Кавказ. Образ Скифии у Ф. Петрарки восходит непосредственно к 797–808 стихам: «…На покрытом каменьями поле, Ногтем и зубом трудясь, рвала она скудные травы» (Подосинов 1985: 101–102).

Кавказская Скифия и впрямь лишена черноземов крымской. Но если образ назоновской степи сжат до каменистого поля Кавказа, то Скифия Петрарки, сохраняя акценты Овидия, пространственно раздвинута до просторов Северного Причерноморья. Стоит уточнить, что автор «Метаморфоз» закончил поэму до ссылки во фракийский город Томы близ устья Дуная и, следовательно, до 9 г. н. э., когда западная окраина степного пояса Евразии стала для него грустной реальностью последнего прибежища (Подосинов 1985: 117–136, 204 и сл.).

Спустя тысячелетие со стороны степи Северное Причерноморье захлестнули монголы Джучи, старшего сына Чингисхана (оба умерли в 1227 г.). Встречная волна – латинская – притекла менее заметно со стороны Проливов. В XII в. на ее невысоком гребне несколько раз замечены венецианские корабли. Существует точка зрения, согласно которой венецианцы как будто свободно пользовались акваторией Понта до IX крестового похода, хотя византийские и латинские источники об этом умалчивают. Доказывая эту мысль, М. Мартин приводит данные «Слова о полку Игореве» о венецианцах в Киеве в 1185 г. (вслед за Г. В. Вернадским и М. Н. Тихомировым он с доверием отнесся к этому свидетельству) (Martin 1979: 111). Уже к концу 60-х – началу 70-х гг. XII в. появляются первые признаки соперничества между венецианцами и генуэзцами за преобладание в Черноморье (Martin 1979: 115–116). После 1204 г. и по мере усиления венецианских позиций в Константинополе Балдуина, не вызвавшего, однако, особой деловой активности на северном берегу, становится очевидным, что до прихода монголов политически раздробленная половецкая степь не была готова к систематическим торговым сношениям с латинским миром. Ситуация резко изменилась после 1261 г. Но тон уже задавали новые партнеры – Золотая Орда (тюркское самоназвание государства «Улуг Улус» – «Великое государство») и Республика Св. Георгия.

Мы невольно перешагнули черту, за которой осталось частное письмо из Венеции в Геную, в котором память и опыт одной жизни слиты с историей едва ли не всей Италии. Но, как заметил Франсуа Артог, память и история не всегда синонимы… История же свидетельствует и о встречном потоке мигрантов – латинском. Эта линия представляет значительный интерес прежде всего тем, что позволяет на оригинальном материале проследить взаимодействие культур латинской диаспоры и тюркского Причерноморья. Существенно, что это взаимодействие складывалось на почве быстро растущих городов Черноморского побережья.

Литература

Амин аль-Холи. 1962. Связи между Нилом и Волгой в XIII– XIV вв. М.

Антонова, В. И., Мнева, Н. Е. 1963. Каталог древнерусской живописи. Опыт историко-художественной классификации. Т. I. XI – начало XIV вв. М.

Бараш, С. И. 1989. История неурожаев и погоды в Европе. Л.

Барбаро и Кантари о России. К истории итало-русских связей в XVI в. Л., 1971.

Бертье-Делагард, А. Л. 1920. Исследование некоторых недоуменных вопросов средневековья в Тавриде. Известия Таврической ученой архивной комиссии. Вып. 57.

Борисенков, Е. П., Пасецкий, В. М. 1988. Тысячелетняя летопись необычайных явлений природы. М.

Буриħ, В. J. 1975. Византиçке фреске у угослави ju. Београд. № 62.

Войтов, В. Е. 1990. Могильники Каракорума (по материалам работ 1976–1981 гг.). Археологические, этнографические и антропологические исследования в Монголии. Новосибирск.

Вольский, М. 1854. Очерк истории хлебной торговли Новороссийского края с древнейших времен до 1852 года. Одесса.

Горелик, М. В. 1979. Среднеазиатский мужской костюм на миниатюрах XV–XIX вв. Костюм народов Средней Азии. М.

Горянов, Б. Т. 1962. Поздневизантийский феодализм. М.

Греков, В. Д., Якубовский, А. Ю.1950. Золотая Орда и ее падение. М. – Л.

Григорьев, А. П., Григорьев, В. П. 1990. Ярлык Узбека венецианским купцам Азова: реконструкция содержания. Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып. XIII. Л.

Гуревич, А. Я. 1990. Средневековый купец. Одиссей: Человек в истории. Личность и общество. М.

Дашкевич, Я. Р. 1985. Codex Cumanicus – вопросы возникновения. Вопросы языкознания 4.

Егоров, В. Л.

1985. Историческая география Золотой Орды в XIII– XIV вв. М.

1997. Сарай, Сарайчик, Бахчисарай… Родина 3–4: 72–76.

Железчиков, Б. Ф. 1983. Экология и некоторые вопросы хозяйственной деятельности сарматов Южного Урала и Заволжья в VI в. до н. э. – I в. н. э. История и культура сарматов (с. 48–60). Саратов: Изд-во Сарат. ун-та.

Златкин, И. Я. 1982. Основные закономерности развития феодализма у кочевых скотоводческих народов. Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М.

Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 5. Одесса, 1863.

Карпов, С. П.

1986. Работорговля в Южном Причерноморье в первой половине XV в. Византийский временник. т. 46.

1989. Торговля зерном в Южном Причерноморье в XIII–XV вв. Византийский временник. т. 50: 26–35.

1990. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII– XV вв.: проблемы торговли. М.: Изд-во Моск. ун-та.

1991а. Документы по истории венецианской фактории Тана во второй половине XIV в. Причерноморье в средние века. М.: Изд-во Моск. ун-та.

1991б. Маршруты черноморской навигации венецианских галей «линии» в XIV–XV вв. Византия. Средиземноморье. Славянский мир (с. 82–97). М.

2000а. Дороги Латинской Романии. В: Карпов 2000б.

2000б. Латинская Романия. СПб.

Кононов, А. Н. 1982. История изучения тюркских языков в России. Дооктябрьский период. 2-е изд. Л.

Крадин, Н. Н. 1990. Социально-экономические отношения у кочевников (современное состояние проблемы и ее роль в изучении средневекового Дальнего Востока). Автореф. дис. …канд. ист. наук. Владивосток.

Крамаровский, М. Г. 2001. Золото Чингисидов: культурное наследие Золотой Орды. СПб.

Майская, М. И. 1981. Пизанелло. М.

Майский, И. М. 1959. Монголия накануне революции. М.

Мандельштам, О. 1990. Читая Палласа. М.

Мец, А. 1966. Мусульманский Ренессанс. М.

Мукминова, Р. Г. 1979. Костюм народов Средней Азии по письменным источникам XVI в. Костюм народов Средней Азии. М.

Мэн-да бей-лу (Полное описание монголо-татар). Факсимиле ксилографа / пер. с кит. Н. Ц. Мункуева. М., 1975.

Овидий. 1977. Метаморфозы / пер. с лат. С. Шервинского. М.

Паллас, П. С. 1776. Собрание исторических известий о монгольских народах. СПб.

Петрарка, Ф.

1980. Лирика / пер. с ит. и лат. Н. И. Томашевского. М.

1984. Письмо к Гвидо Сетте, архиепископу Генуи, об изменении времени / пер. Л. М. Лукьяновой. В: Стам, С. М. (ред.), Итальянский гуманизм эпохи Возрождения (с. 82–92). Ч. I. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та.

2002а. Канцоньере. Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру. Книга писем о делах повседневных. Старческие письма (с. 248, 676). М.

2002б. Письмо к потомкам. В: Петрарка 2002а: 677.

Подосинов, А. В. 1985. Произведения Овидия как источник по истории Восточной Европы и Закавказья. М.

Продолжатель Феофана. Жизнеописание византийских царей / пер. Я. Н. Любарского. СПб., 1992.

Расовский, Д. А. 1929. К вопросу о происхождении Codex Cumanicus. Т. III. Прага.

Ревякина, Н. В., Девятайкина, Н. И., Лукьянова, Л. М. 1984. Комментарий. В: Стам, С. М. (ред.), Итальянский гуманизм эпохи Возрождения (с. 209–213). Ч. I. Изд-во Сарат. ун-та.

Руссев, Н. Д. 1999. На грани миров и эпох. Города низовьев Дуная и Днестра в конце XIII–XIV вв. Кишинев.

Скржинская, Е. Ч.

1949. Петрарка о генуэзцах на Леванте. Византийский временник (с. 245–266). Т. II (XXVII). М. – Л.

1971. История Таны (XIV–XV вв.). В: Барбаро… 1971. Л.

Стихийные бедствия и экстренные явления на Ближнем Востоке (VII–XVII вв.) / сост. З. М. Буниятов. Баку, 1990.

Тизенгаузен, В. Г. 1884. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. I. Извлечения из сочинений арабских. СПб.

Удальцова, З. В. 1988. Византийская культура. М.

Февр, Л. 1991. Бои за историю. М.

Федоров-Давыдов, Г. А.

1960. Клады джучидских монет. Нумизматика и эпиграфика. Т. 1. М.

1963. Находки джучидских монет. Нумизматика и эпиграфика. Т. 4. М.

1965. Нумизматика Хорезма золотоордынского периода. Нумизматика и эпиграфика. Т. 5. М.

1966. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. Археологические памятники. Изд-во Моск. ун-та.

1991. Некоторые проблемы археологии Поволжья железного века. Материалы конференции «Археология и социальный прогресс». Вып. 2. М.

Фрейденберг, М. М. 1973. На каких кораблях плавали далматинцы? (К истории средневекового судоходства у южных славян). Страны Средиземноморья в эпоху феодализма. Вып. I. Горький.

Хеллер, К. 2002. Золотая Орда и торговля с Западом. Источниковедение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). Казань.

Хечумян, В. 1982. Книга книг. М.

Цултем, Н. 1987. Декоративно-прикладное искусство Монголии. Улан-Батор.

Чжоу Сюнь, Гао Чуньмин. 1988. Чунго лидай лунюй чжуанши. Женские украшения в Китае по историческим эпохам. Шанхай.

Шамильоглу, Ю. 2002. Направления в исследовании Золотой Орды. Источниковедение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). Казань.

Эрдниев, Ч. Э. 1970. Калмыки (конец XIX – начало XX вв.). Историко-этнографические очерки. Элиста.

Bang, W. Über die Herkunft des Codex Cumanicus. Sitzungberichte der Preussisdœn Akadenie der Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse. 1913. Bd. 9.

Braudel, F. 1949. La Méditerranée et la monde méditerranéenne à l'époque de Philippe II. Paris.

Canale, M. da. 1972. Les estoires de Venise. Firenze.

Diplomatarium Veneto-Levantinum. Venezia, 1899. Pars II, doc. 14, 15, 1356; doc. 24, 24 IX 1358. P. 47–51.

Drüll, D. 1980. Der Codex Cumanicus. Entstehung und Bedeutung. Stuttgart.

Györffy, G. 1942. Autor du Codex Cumanicus. Analecta orientalia mem. A. Csoma de Körös dicata. Bibl. Or. Hung. V: 110–137. Budapest.

Fedorov-Davydov, G. A.

1984а. Städte der Goldenen Horde an der unteren Volga. München.

1984b. The Culture of the Golden Horde cities. BAR International Series 198.

Fossi Todorow, M. 1966. I disegni del Pisanello e della sua cerchia. Firenze.

Heissig, W., Müller, C. 1989. Die Mongolen. Frankfurt-am-Main.

Kedar, B. Z. 1976. Merchants in crisis: Geniese and Venetian Men of Affairs and the Fourteenth-Century Depression. New Haven – London.

Kuun, G. 1936. Codex Cumanicus. Kopenhagen.

Lane, F. C. Venetian Ships and Shipbuilders of the Renaissance. Baltimore, 1934.

Martin, M. E. 1979. The First Venetians in the Black Sea. Ποντου-Αθηνου.

Moravcsik, G. 1958. Byzantinoturcica. Bd. 2. Berlin.

Nicephori Gregorae. Byzantina historia. Vol. I–II / ed. L. Schopen. Bonnae. 1829–1855; Vol. III. 1.2–1, 18.10–11 / ed. J. Becker. Bonnae, 1855.

Nystazopoulou Pélékidis, M. 1973. Venise et la mer Noire du XI-e au XV-e siècle. Venezia e il Levante fino al secolo XV. Vol. I. Firenze.

Origone, S. 1988. L'Officium victualium a Caffa nella prima metà del secolo XV. Bulgaria Pontica Mediiaevi II. Sofia.

Pegolotti, F. B. 1936. La pratica della mercatura. Cambridge (Mass.).

Petrarchae, F. 1554. Opera quae extant omnia (p. 964). Basileæ: excudebat Hericus Petri.

Piltz, E. 1977. Kamelaukion et mitra. Insignes byzantins impériaux et ecclésiastiques. Stockholm.

Sanuto, M. 1733. Vitae Ducum Venetorum. Rerum Italicarum Scriptores. Т. XXII.

Schütz, E. 1976. Armeno-Kiptschakish und der Krim. Hungaro-Turcica. Studies in honour of J. Németh. Budapest.

Singer, P. 1975. Early Chinese Gold and Silver. New York.

Spuler, B. 1965. Die Goldene Horde. Die Mongolen in Ruβland, 1223–1502. Wiesbaden.

Timur and the Princely Vision. Persian Art and culture in the Fifteenth Century. Washington, 1989.

The Golden Horde and Levant in Epoch of Fr. Petrarca: Trade, Culture, Handicrafts. Rivista di Bizantinistica (Rivista di Studi Bizantini e Slavi IX). 1993, № 3 (2): 249–280.

The Topkapi Saray Museum. The Albums and Illustrated Manuscripts / transl., exp. and ed. by J. M. Rogers, from the original Turkish by F. Çagman and Z. Tanindi. Boston, 1986.

Schamiloglu, U. 1993. Preliminary Remarks on the Role of Disease in the History of the Golden Horde. Central Asian Survey 12 (4): 447–457.

Vasiliev, A. 1936. The Goths in the Crimea. Cambridge.

Verlinden , Ch.

1950. La colonie vénetienne de Tana, centre de la traité des esclaves au XIVe et au dédut du XVe siècle. Studi in onore di Gino Luzzato. Vol. 2. Milano.

1968. Le recrutement des esclaves à Venise aux XIV et XV siècle. Bulletin de l'Institut historique belge de Rome 34: 95–105. Bruxelles – Rome.

1973. Venezia e il commercio degli schiavi provenienti dalle coste orientali del Mediterraneo. Venezia e il Levante fino al secolo XV. Vol. 1. Firenze.

Villain-Gandossi, C. 1990. Iconographie et datations du navire medieval. Iconographie médiévale. Image, texte, contexte (рp. 49–73). Paris.

Wilkins, E. H. 1963. Life of Petrarch. Chicago; London.