Формации и цивилизации

ГЛАВА 2. ПРОБЛЕМЫ АНАЛИЗА ДВИЖУЩИХ СИЛ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ И ОБЩЕСТВЕННОГО ПРОГРЕССА

§ 1. Движущие силы исторического развития. § 2. О роли личности в истории. § 3. Об общественном прогрессе и его критерии

Развитие понимается обыкновенно так, как будто оно необходимо предполагает, что во всем существует внутреннее стремление стать чем-то высшим; но это ошибочное понимание развития. Развитие во всех случаях определяется взаимодействием внутренних и внешних факторов. Это взаимодействие вырабатывает известные изменения...

Г. Спенсер

Но, как это всегда бывает в мире, то, что вначале явилось лишь счастливым случаем или способом выжить, было немедленно преобразовано и использовано как орудие прогресса и завоевания.

П. Тейяр де Шарден

В первой главе мы достаточно обстоятельно поговорили о законах. Высказанные в этой связи мысли в ряде случаев могут служить методологической основой для решения и других философских проблем истории. Ведь вопросы и о ее движущих силах, и о прогрессе, и некоторые другие можно представить как особые общественные законы, точнее систему законов, объединенных общим принципом.

Собственно эти концепции и возникли в связи с попытками открыть главные закономерности исторического развития. Многие ученые полагали, что существует ведущая причина (фактор), которая определяет ход истории и составляет сущность основного общественного закона. Распространенными также были мнения, что прогресс имманентен обществу, движение к нему составляет смысл истории и ее универсальный закон. Ясно, что проблемы движущих сил и прогресса оказались тесно связанными, а в некоторых теориях главный фактор развития и критерий прогресса и вовсе совпадали.

Стоит подчеркнуть, что указанные законы толковались именно в классическом плане, то есть как всеобъемлющие, абсолютные и непреложные. И до сих пор в тех школах, которые считают данные темы традиционно важными, не избавились от подобного объективизма. Думается, что это также одна из главных причин того, почему другие философские течения просто отказываются от подобных понятий. Однако игнорирование указанных проблем не снимает вопросов ни о степени значимости различных факторов в историческом развитии, ни о направлении этого движения, ни многих других, не только не надуманных, но, напротив, и теоретически, и методологически очень важных.

Представление категорий «движущие силы» и «прогресс» как законов может оказаться удачным приемом. Но только если трактовать их не объективистски, а в том смысле, который я отстаивал в предыдущей главе. Практически это означает, что законы видятся не независимыми от нашего сознания, а как условно выделенная этим сознанием сторона действительности. Поэтому они должны восприниматься не как одинаковые для всех ситуаций, абсолютно верные и одновариантные, а как множество более или менее сходных случаев, объединенных общими подходами, выводами, логикой, правилами соответствия и интерпретации. Сами формулировки законов должны учитывать эту неодинаковость (например, принимать вид пропорции или соотношения). Следовательно, применение законов к конкретным проблемам требует использования принципа относительности и строгого учета их уровня, масштаба, типа и ряда других вещей. А выводы, полученные для одних случаев, не могут механически использоваться для других без соответствующих процедур.

Тогда вопросы о движущих силах и прогрессе наконец-то смогут из разряда бесплодных идеологических споров, дискуссий о почти абсолютных истинах перейти в число практически важных научных проблем. Тем самым они, конечно, потеряют статус все объясняющих теорий. Но зато можно будет глубже задуматься над тем, как построены эти категории, какие общие правила и принципы связывают столь большое разнообразие, какие соотношения здесь существуют и как использовать полученные выводы в качестве значимых методологических посылок.

И последнее замечание. Понятия «история» и «историческое развитие» (и даже «исторический процесс») нередко используются как синонимы. Иногда это допустимо, но порой ведет к неучету того, что первый термин гораздо объемнее двух остальных. Ведь история — это широкий контекст, включающий не только развитие, но и упадок, застой, круговорот, уничтожение и т. п. Исторические развитие и процесс могут быть поняты лишь в рамках этого контекста, но они неравны ему по объему. Хочу уточнить, что в этом исследовании, как и в данной главе, речь идет главным образом именно о развитии и даже уже — процессе.

§ 1. Движущие силы исторического развития

Традиционный термин «движущие силы», на мой взгляд, хорош не только тем, что привычен, но и тем, что ясно выражает суть идеи: показать те силы, которые способствуют развитию. Как известно, в историософии есть и аналогичные ему: факторы, причины и др. Эти понятия я буду использовать как взаимозаменяюшие.

В нашей науке понятие движущих сил обычно нераздельно связано с понятием источников развития. Различению их посвящено много усилий, и существуют разные точки зрения по этому поводу¹.

Вслед за другими я также долго полагал, что есть смысл акцентировать внимание на этом делении². Однако в последнее время пришел к выводу, что употребление двух терминов как одноуровневых и однопорядковых лишь усложняет дело. Вполне достаточно одного общего — движущие силы. А уже их можно делить на типы. В зависимости от того, кто какое значение вкладывает в понятие «источники развития», они могут входить в следующие пары: ведущие к обычным или к качественным изменениям, внутренние и внешние; ведущие к возникновению противоречия и разрешающие его и другие. Словом, термин «источники развития», на мой взгляд, разумнее представить как один из многих типов движущих сил,, хотя для некоторых задач и действительно очень (иногда — исключительно) важный.

Если подходить к понятию научного закона как нашего представления о действительности (а не как независимой от нашего сознания истины), то проблему анализа движущих сил исторического развития можно сформулировать следующим образом. Как объединить в одну концепцию огромное разнообразие длительных и кратких, глобальных и локальных, объективных и субъективных причин, чтобы она не давала априорных ответов на конкретные вопросы и в то же время позволяла построить иерархию движущих сил и переходить с уровня на уровень, а также помогала искать решение многих теоретических и практических задач? Что и говорить, дело нелегкое³. В этом параграфе я постарался наметить принципы решения такой проблемы.

Если историю рассматривать как некие поучительные анекдоты, жизнеописания и т. п., то для историка в целом понятно, где искать причины событий: в случайностях, общественной и личной борьбе, в особенностях личностей, характеров и т. д. Легче говорить о

причинах и тогда, когда история предстает как повторяющийся цикл: так предопределено, это судьба, вечный закон рождения и смерти и прочее. Если говорить о ней как о процессе, как о переходе от низшего к высшему, от примитивного к более сложному и совершенному, то необходимо показать и обусловленность (а не случайность) такого развития, и его узловые моменты, и, само собой, те силы и законы, которые объясняют это развитие⁴. Причем, если за главные причины берутся деятельность гениальных людей, великие идеи и т. п., то роль личности в истории преувеличивается и даже мистифицируется. А если — иные, например, материальные факторы, то, наоборот, умаляется. Здесь корни до сих пор острого спора о свободе и необходимости, «героях и толпе» и прочем.

Проблема обозначения сил, стоящих за Историей, чаще всего до XVIII—XIX вв. решалась с позиции провиденциализма и эсхатологии. Но с развитием науки многих ученых, как в свое время Лапласа, такие объяснения все менее устраивали и они переставали нуждаться в «этой гипотезе». В результате поиск движущих сил общества вылился в поиск «архимедова рычага» истории, то есть главной причины, которая бы объяснила все развитие⁵.

На первое место ставились самые разные движущие силы, чаще других — личности, идеи, некоторые материальные или социальные факторы (рост населения, географическая среда, производство, собственность и т. д.). Достаточно хорошо их классифицировал П. А Сорокин⁶, которого я и хочу процитировать. «Одни выдвигают в качестве такого решающего фактора географические и климатические условия: климат, флору, фауну, ту или иную конфигурацию земной поверхности — горы, моря и т. д. (Л. Мечников, Ратцель, Мужоль, Маттеуци и др.); другие — чисто этнические условия, главным образом, борьбу рас (Гумплович, Гобино, Аммон и др.); третьи — чисто биологические факторы: борьбу за существование, рост населения и др. (М. Ковалевский, Коста и др.); иные — экономические факторы и классовую борьбу (марксизм); многие, едва ли не большинство, — интеллектуальный фактор: рост и развитие человеческого разума в различных формах — в форме аналитических, чисто научных знаний (Де-Роберти, П. Лавров), в форме мировоззрения и религиозных верований (О. Конт, Б. Кидд), в форме изобретений (Г. Тард); некоторые выдвигают в качестве такого основного фактора свойственное человеку, как и всякому организму, стремление к наслаждению и избегание страданий (Л. Уорд, Паттэн); иные — разделение общественного труда (Дюркгейм и отчасти Зиммель) и т. д.⁷

Далее он делает вывод, вполне справедливый и по сегодня: «Как видно из сказанного, число теорий факторов чрезвычайно велико, и одного уж этого факта достаточно, чтобы заключить, что каждый из социологов односторонен и не вполне прав. Но вместе с тем теория каждого из них разработана и доказана автором настолько основательно, что едва ли есть возможность отрицать частичную правоту каждой теории»⁸.

Разумеется, теории постоянно усложнялись: вводились комбинации факторов, сами причины развития стали представлять сложным процессом (вспомним хотя бы идею Маркса о соответствии производственных отношений производительным силам). Еще О. Конт отмечал среди общих причин и такие, «которые модифицируют существенную скорость социального развития»⁹. Но в целом надежда найти главные причины и законы истории продолжала жить.

По мере того, как это становилось все более сомнительным, усиливались позиции плюралисто¹⁰, то есть тех, кто полагал, что развитие надо объяснять совокупным сочетанием многих факторов, «из которых каждый так или иначе связан с массой остальных»¹¹.

Также стали популярными требования отказаться от историософских теорий и описывать историю по совету Ранке так, «как это собственно происходило». Но попытка отделить историю от законов, в конечном счете, не оправдала себя. Поэтому стремление представить ее не просто нагромождением изолированных фактов и причин, а процессом по-прежнему имеет логико-методологическую привлекательность и даже своего рода магнетизм.

В XX веке история продолжала быть вовлечена «в движение, подобное движению маятника: в течение какого-то периода она пыталась точнейшим образом узнать свое прошлое, затем, наоборот, она стремилась понять законы своего развития, чтобы потом вновь вернуться к своей первой задаче»¹². Очень влиятельным стал системно- структурный метод, который позволил во многом по- новому увидеть взаимоотношения частей внутри общества, причины как стабильности, так и развития обществ и т. д.

Однако в целом в западной науке усилились боязнь или неприятие глобальных обобщений. В результате существенно уменьшился по сравнению с прошлым интерес и к проблемам движущих сил (особенно сквозных), хотя отдельные направления исторического развития, например экономические макроциклы, активно изучались. По мнению Ю. И. Семенова, плюрализм (многофакторность) остается наиболее популярным подходом в западной общественной науке¹³.

Многофакторность, бесспорно, гораздо лучше однобокости, поскольку не давит на исследователя и дает некое подобие теории: с одной стороны, признаются важность многих движущих сил и отсутствие среди них самой главной, с другой — возможность в том или ином контексте принять за главную почти любую из них или особую их комбинацию.

Но это единство не имеет, фигурально говоря, крыши, то есть не обобщено на самом высоком уровне, а значит, нечетко, аморфно, расплывчато. И если такие подходы могут быть достаточными при исследовании отдельных не слишком больших периодов истории, то они становятся малопригодными или даже бесполезными при анализе исторического процесса в целом¹⁴. Не этим ли, в том числе, объясняются малые успехи западной науки в решении многих принципиальных проблем, например, периодизации исторического процесса, использования идеи законов в истории и т. п.?

В нашем обществознании также наметилось подобное направление, которое повторяет ошибки зарубежной науки в отношении скептицизма и игнорирования обшей теории. Такая реакция на догматизм и объективизм вполне понятна. Но, думается, это путь в тупик. Для того же, чтобы не отказаться от очень важной и удобной идеи единства исторического процесса и в то же время не впасть в схематизм и однобокость, надо попытаться охватить разные подходы одной концепцией. Но решение, вероятно, лежит в иных направлениях, чем обычно думают. Ни поиск самого главного фактора, ни аморфность плюрализма не дадут его. Нужно перейти от многих альтернативных и взаимоисключающих теорий к разработке идей, которые способны их интегрировать. Для этого необходимо совместить принципы плюрализма и монизма. Это поможет меньше искажать реальность и одновременно избирать в тех или иных рамках главные силы, что позволит структурировать теорию исторического процесса и делать ее логичной.

Итак, приходится констатировать вместе с Ю. И. Семеновым, что «по вопросу о движущих силах истории ...никакого единства взглядов среди историософов, историков, этнологов и социологов не существует»¹⁵. Однако, на мой взгляд, это свидетельствует именно о том, что в данном вопросе далеко не все в порядке.

В отечественной науке в настоящее время продолжают господствовать устаревшие взгляды, связанные с объективизмом и умалением роли методологии, перемешанные с новыми системными и процессными идеями. В результате неудивительно, что поиски главной причины развития предпринимаются и до сих пор, а также что поднимаются на щит уже давно отжившие свое идеи.

Иной уклон — попытки использовать для анализа движущих сил исторического процесса слишком формализованные теории, что ведет к потере собственно социальной специфики. В этой связи полезно обратиться к рассмотрению некоторых весьма модных сегодня взглядов — современного варианта эволюционизма. Спору нет, новые подходы, связанные с исследованием узловых бифуркационных точек процесса, неустойчивых состояний систем, с усложнением их информационных и энергетических уровней и т. п., способны оказаться во многих случаях продуктивными¹⁶. Идея чередования периодов устойчивых и неустойчивых состояний может в ряде ситуаций объяснить неравномерность и скачкообразность развития, поскольку неустойчивость порой ведет к появлению принципиально нового, и система приходит в равновесие уже на более высоком уровне. Эти концепции хороши уже тем, что помешают исторический процесс в более длительный ряд, представляют его одним из этапов вселенской эволюции и тем самым дают некоторые общие принципы его анализа и частично методологию¹⁷. Они очень полезны и тем, что создают потребность в интеграции различных наук и могут использоваться для создания широких схем и моделей.

Подобные общие принципы способны играть роль того, что я называл базовыми законами (отправными точками исследования). Но это не значит, что они будут автоматически и главными законами. Для решения каких- то задач они могут быть таковыми, но пытаться представить их главными изначально — это то же, что утверждать, что существует один универсальный метод исследования как природных, так и социальных явлений. Такой подход будет не только наивным и ошибочным, но и просто вредным. Сходство общественных систем с иными очень важно, но преувеличение роли этого сходства, по сути, повторяет ошибку, за которую критиковали эволюционистов прошлого, преуменьшавших различия между биологическими и социальными организмами.

Думать, что достаточно поместить объект в ряд общего, чтобы понять его, в корне неверно. Нужен и другой ряд — особости или даже уникальности. И только тогда, рассмотрев объект с разных позиций, мы создаем себе возможность для того, чтобы объединить их в единый спектр качества и охватить одной теорией. Разумеется, создание теории требует и множества иных вешей, но без этого наши попытки скорее всего ожидает неудача или однобокость, приемлемость лишь в узких рамках. А если исследователь этого не сознает, то тем самым делает свою концепцию очень уязвимой для критики.

Сформулируем теперь некоторые вопросы, которые неизбежно встают (все равно, осознают это или нет) перед теми, кто пытается такие общие концепции применить к анализу исторического процесса (на часть из них мы постараемся дать ответ).

1. Каковы отличия природной и исторической эволюции?

2. Каковы различия в развитии биологических и общественных организмов, а также в способах закрепления и распространения достижений?

3. Каковы различия в движении к единой системе природно-биологических и социальных объектов (соответственно геобиосфера и человечество)?

4. Появляются ли в исторической эволюции на разных этапах развития человечества коренные отличия?

5. Каково соотношение глобальных и малых причин в истории?

6. Как соотносятся воздействия неодушевленных факторов (или сходных с ними по типу влияния) и деятельность людей, наделенных волей и сознанием? Это, может быть, важнейший вопрос для любого теоретика, поскольку только в исторической эволюции есть субъекты. И кто бы, как бы и в какой связи ни пытался поставить поступки людей в один ряд с бессознательными причинами, глубокого ответа на вопросы теории исторического процесса он не получит, пока не найдет связку между неосознанным и осознанным, между общим эволюционным и особым в историческом развитии.

7. Каковы причины ускорения именно исторического движения?

8. Каковы, наконец (традиционный вопрос теории движущих сил), роли и иерархия различных факторов социального развития?

9. Каково соотношение в историческом движении эволюционного медленного развития и скачков?

10. Почему лишь некоторые из бифуркационных состояний ведут к плодотворным изменениям и каким образом классифицировать эти состояния? Почему те или иные потенции имеются только в отдельных обществах?

Читателю должно быть совершенно ясно, что автор считает очень важным искать широкие, глобальные обобщения и сходства и сам пытается постоянно это делать. Но он против того, чтобы объяснять исторический процесс в основном из этих сходств, потому что такой подход ведет либо к игнорированию специфики социального и исторического¹⁸, либо просто к банальности и мало что может дать конкретным исследователям. Поиск «архимедова рычага» истории и тем более всей эволюции равносилен поиску вечного двигателя и приводит лишь к отторжению теории от практики. Нет, нужно искать и общие принципы, и конкретные причины, и сходное и особое, и закономерное и случайное, и большое и малое и т. д., чтобы потом пытаться это связать.

Цель параграфа, таким образом, — показать некоторые возможности использования категории «движущие силы» (и тесно с ними связанных) для анализа исторического процесса в целом и отдельных его проблем. Для этого на нескольких рассуждениях и примерах увидим, как возможно представлять исторический процесс одновременно и с позиции многофакторности, и с точки зрения его единства и наличия в нем главных движущих сил. Кроме того, концепция должна «оставить место» и для причин, о которых мы сегодня знаем мало или вовсе не знаем. Однако полной теории движущих сил здесь не излагается, поскольку эта тема особого исследования.

Но сначала попытаемся определить само понятие движущих сил¹⁹. Оно должно быть достаточно широким, чтобы охватить многообразие и на его базе строить типологию. Итак, понятие движущих сил исторического развития — это представление о причинах, которые ведут или могут вести к изменениям, оцениваемым нами, в конечном счете, как позитивные, в обществах, их элементах и межобщественных явлениях.

Что же касается типологии, то стоит заметить, что без взвешенного подхода и правильной методологии она останется лишь схоластическим упражнением. Напротив, при верных общих принципах с ее помощью можно пытаться создать недостающие для перехода от всеобщего к конкретному части теории. Ведь при более совершенной методологии из конкретного материала можно «выжать» гораздо больше выводов, сделав тем самым общие правила намного плодотворнее.

Вот некоторые возможные основания для типологии движущих сил: 1) потенциальные и реальные; 2) глобальные и локальные; 3) универсальные и частные; 4) постоянные и переменные; 5) длительные и кратковременные; 6) внутренние и внешние²⁰; 7) природные и социальные; 8) материальные и духовные; 9) субъективные и объективные; 10) безличностные и личностные и т. д. Очевидно, что аспектов такого деления много. Причем каждая такая пара представляет собой спектр качества, на котором можно выделить множество уровней и подтипов.

По ходу изложения я кое-что дополню к этому списку, а некоторые типы проанализирую подробнее. Но в целом характеристика типов не входит в задачу этого параграфа²¹.

Остановимся пока на рассмотрении потенциальных и реальных движущих сил. Это позволит лучше понять, какие причины внутри общества ведут к изменениям и как последние закрепляются. Исходной точкой для рассуждений здесь может послужить мысль о том, что в самой природе человека как вида, в физических, психических и умственных возможностях людей вообще, а также в том, что они в большинстве случаев ведут коллективный образ жизни, заключается принципиальная возможность многих вещей, которые уже проявились и могут проявиться в будущем²².

В этом смысле история представляется как реализация этих потенций, группирующихся в самых невероятных комбинациях. Это то, что я называл базовыми законами. Но рассуждая дальше, мы видим, что под воздействием различных причин эти потенции могут проснуться. И при наступивших благоприятных обстоятельствах вдруг произвести неожиданный эффект. Так, порох способен храниться десятилетиями, но при попадании искры взорваться. Так нередко человек лишь в конце жизни открывает свои способности. Образно говоря, закон дремлет в потенциальном состоянии, и кто знает, что его пробудит, и пробудит ли вообще?

Итак, для перехода возможности в действительность нужны: 1) сами потенции; 2) причины, создающие сдвиг, кризис и т. п.; 3) соответствующая реакция на возникшие обстоятельства. Тойнби называл эту ситуацию «вызов — ответ». У него есть и еще одно образное выражение: «огниво и кремень»²³.

Но решение проблемы на этом не заканчивается. Почему дается разный ответ на сходный вызов? И не бывает ли так, что ответ уже во многом предопределен? В результате появляется вывод о том, что подобно тому как из одних и тех же человеческих генов при разной комбинации рождаются люди совершенно разных способностей, так и в обществах при потенциально одинаковых возможностях рода человеческого возникают такие особенности, которые в одних случаях (в большинстве) не могут дать качественного развития, а в других — способны на это. Задача исследователя — определить, в чем состояла такая особенность, незаметная долгое время, но сыгравшая важную роль. Если же еще добавить к этому массу всякого рода вещей (контакты, случайности, условия среды, опыт, приобретенный за счет других, наличие того, что называется субъективными предпосылками и пр.), то станет ясно, насколько сложен процесс превращения потенциальных движущих сил в реальные. Причем появление нового рождает и новые потенции. Так, возникновение государств создает огромные возможности в регулировании общественной жизни; изобретение письма открывает перспективы развития общественного сознания и т. п.

Итак, потенциальные силы — это те качества, которые могут при определенных условиях реализоваться и способствовать развитию. После того как эти возможности закрепились, они переходят в разряд действительных.

Таким образом, мы видим движение от пассивности и неподвижности (в исследуемом нами аспекте) к активности. И весь исторический процесс в определенной мере предстает как переход из возможности в реальность все новых сил.

Прежде чем перейти к решению поставленных проблем, полезно напомнить, что поставленная задача может очень сильно определять степень значимости выводов. Поэтому-то так важно умение правильно отобрать средства решения избранной проблемы, увидеть различные аспекты и подходы к ней и правильно перейти от одного к другим. Не менее важна способность определить область применения и приложения полученных выводов²⁴.

Если речь, допустим, идет об анализе общества как социального организма безотносительно к конкретно-историческим реалиям, то желательно рассмотреть взаимоотношение организма и внешней среды²⁵, а также взаимодействие его органов (элементов системы). Исследование с позиции социологии истории, которым мы займемся в следующем разделе, нацелено на выяснение относительно более и менее главных подсистем общественной системы. Но если задача стоит конкретнее, то в зависимости от типа общества и среды, особенностей периода и эпохи наш анализ каждый раз принимает существенно другой вид.

Иной аспект откроется также, если мы пытаемся понять причины различий в развитии обществ²⁶. Ведь общесоциологический подход многого в историческом процессе объяснить не в состоянии. Например, такие проблемы, как соотношение центра и периферии на уровне крупных регионов (или планетарного масштаба), а также причины перемещения таких центров²⁷, явление нового качества как результат суммирования достижений многих обществ; необходимость определенной среды для тех или иных процессов и многое другое. Сказанное легко объяснимо, поскольку межобщественные отношения крупного регионального, тем более расширенные до общечеловеческого, масштаба представляют собой иное качество. Используя выражение Н. Н. Моисеева, можно сказать, что здесь происходит эффект «сборки». И, как было уже сказано, взаимоотношение группы обществ и отдельного общества — это соотношение целого и части.

Теперь я могу пытаться показать, как можно решить наиболее сложный вопрос теории движущих сил: как совместить монизм и плюрализм.

Анализ исторического процесса сложно вести, если не применять метод сквозных движущих сил. Но весьма распространенная ошибка в этом случае полагать, что действие этих факторов «постоянно, равномерно и однонаправленно в течение всего периода функционирования»²⁸. Такая социальная энтропия не может объяснить изменения. Ведь если какой-то фактор постоянен, то как он обусловливает развитие?²⁹ Ограничена также возможность объяснить развитие цикличностью (пульсацией) какой-то природной или социальной силы³⁰. Ее роль коренным образом меняется, как только общество переходит определенный рубеж (так с развитием огнестрельного оружия стала падать опасность набегов кочевников на цивилизованные страны).

Таким образом, мы стоим перед проблемой. С одной стороны, выделить какой-то главный фактор для всею исторического процесса без натяжек нельзя. Кроме того действие всех сил тесно взаимосвязано. С другой — «хотя в конкретной действительности все эти факторы и находятся во взаимодействии, однако научное изучение их не может и не должно (как и всюду) останавливаться перед эмпирической «пестротой», а должно разложить тот пестрый и сложный клубок взаимодействия различных факторов на ряд причинных связей и зависимостей» (выделено мной. — Л. Г.)³¹. Выполнять подобную операцию можно по-разному. Но ошибочным является разделение движущих сил на «подлинные» и соответственно «неподлинные»³², ибо значимость причин для решения разных задач будет, очевидно, очень различной.

В каждый данный момент и в каждом месте существует неповторимое сочетание сил. Это означает, что нет главной движущей силы применительно и ко всей истории, и к любому ее эпизоду. Но, основываясь на том, что говорилось о главных и неглавных законах, в рамках избранного нами объема и поля применения, можно выделить относительно главные и неглавные силы.

Поэтому указанную выше дилемму продуктивно решать так. При моделировании исторического процесса для отдельных периодов можно избирать ведущими те или иные факторы, показывая причины ослабления одних и усиления других. И если такой прием не абсолютизировать, появляется возможность, фигурально говоря, распределить факторы по периодам, тем самым стоя на более близких к реальности позициях, не теряя возможность процессного описания и стремясь достигнуть объективности. В этом аспекте история предстает не как реализация одного-нескольких факторов-констант, а как процесс изменяя силы различных факторов, исчезновения одних и включения других. При этом действие сквозных движущих сил сохраняется, но их значение сильно меняется от периода к периоду.

Такой прием удобен для характеристики формации. В моем представлении это выглядит так. В первобытности главными силами, заставлявшими идти вперед, были изменения в природе и необходимость менять места поселения. Это хотя и очень медленно, но вело к заселению планеты, увеличению контактов, появлению многих изобретений и приспособлений. В эпоху земледелия природный фактор продолжает быть очень важным, но в мировом масштабе еще большую роль стали играть военные и иные взаимодействия, которые заставляли думать об улучшении обороны, управления и прочем, «тасовали» колоду обществ³³. В эпоху индустриализма все более важной движущей причиной становились производительные силы, которые обрели способность самовозрастать и из года в год увеличивать как объемы, так и технологию производства. Следует выделить также общественную (классовую борьбу), которая постепенно заменяла войны в качестве толчка к преобразованиям в обществе. В настоящее время ведущими (из большого количества) силами в строго ограниченном аспекте, конечно, можно признать науку и информатику. Таким образом, на протяжении исторического процесса значение одних движущих сил уменьшается, других — возрастает. Он видится как ослабление старых и появление новых движущих сил, причем условно для каждой формации можно выделить один-несколько ведущих факторов.

Хотя, бесспорно, динамику изменения в движущих силах можно представить по-иному, чем это сделал я (доказательства моего подхода будут изложены во 2—3-й частях), но самое главное — принцип, согласно которому исторический процесс, его ритмы, этапы, скорость, многое другое неразрывно связаны с изменениями в движущих силах. Само собой, с учетом масштаба, объема, уровня анализируемого материала.

Такой взгляд позволяет интегрировать несколько точек зрения и теорий в рамках анализа всемирно-исторического процесса. Например, не будет смысла жестко противопоставлять роль исторической эволюции и естественного отбора³⁴, с одной стороны, и рост сознательного момента в человеческом развитии (то есть роль идей, гениев, личностей, новаторства и т. п.) — с другой. Органически вписывается в концепцию также увеличение значения производства и науки, особенно в последние несколько сот лет. Указанный выше подход объясняет также: а) как может сочетаться идея плюрализма (поскольку предполагается наличие многих факторов) и главных движущих сил, поскольку их роль меняется от этапа к этапу; б) причины ускорения развития и модификации общественных законов; в) причины появления нового и распространения его особым способом. Это то, что иногда называют канализацией развития, то есть развитие идет сначала в отдельных узких местах, а уже затем, благодаря распространению, и более широко; г) роль заимствований и контактов: в одних школах им уделено недостаточно внимания, а в других — чрезмерное (диффузионисты); д) возможность совместить значимость внутренних факторов (классовой борьбы, роли собственности и пр.) и внешнего воздействия, особенно в плане того, что общая линия движения человечества сочетается с разнонаправленностью развития отдельных обществ³⁵.

Посмотрим теперь на диалектику связи эволюции и других факторов. Эволюция — путь тяжелый, медленный и разрушительный, часто почти незаметный, создающий впечатление монотонно поворачивающегося на одном месте колеса (Тойнби). И именно такой предстает перед нами история древности и средневековья. И все же в бесконечном естественно-историческом отборе постепенно выявлялось методом бесчисленных проб и ошибок, «выбраковки» (Гефтер) неудачных или несчастливых форм прогрессивное. Необходимость приноравливаться к безжалостной окружающей природной и социальной среде способствовала лучшей приспособляемости³⁶. И выигрывал тот, кто вовремя и наиболее эффективно давал ответ на внешний вызов, был сильнейшим, энергичнейшим, наиболее сплоченным, организованным и т. п. Нередко в лучшем положении оказывались просто наиболее удачливые, «везучие»: защищенные от набегов кочевников, живущие на островах и т. п. Естественный отбор поэтому неразрывно связан со случайностями.

Упрощенно говоря, внешние движущие силы (природа, социальное окружение) воздействовали на общество так, что создавали возможности для естественного отбора, а различные контакты и заимствования способствовали распространению того, что представало наиболее удачным. Соответственно, чем теснее связаны общества, тем больше возможность проявления и распространения достижений. Иными словами, появление принципиально нового есть синтез общечеловеческого и особенностей передового общества. С одной стороны, такой скачок подготавливается предыдущим развитием, «опытом» за счет неудачных попыток нащупать новый путь, все большим назреванием потребностей в «решении задачи», пока линия эволюции не выйдет туда, где создались наилучшие условия для прорыва. Но с другой — где и как это произойдет, — вопрос конкретного исторического случая и совпадения особых условий. Причем оформившееся здесь новое закрепляется по-настоящему, только если оно распространяется дальше породившего его общества.

В этой связи важно отметить и такой момент. Главными движущими силами в одних случаях могут выступать внешние воздействия, в других — внутренние противоречия (такими источниками могут быть, например классовая или партийная борьба). Но для каждого типа обществ (с учетом характеристики эпохи) есть свой определенный предел, потолок развития. Дальше него оно может пойти либо в результате выпадения из общего ряда как новая «веточка» эволюции, либо под воздействием более развитых соседей и при необходимой трансформации структуры. В ином случае общество вступает в кризис, но не в силах удовлетворительно, то есть радикально разрешить его. Это одно из объяснений циклов подъема и упадка, столь характерных для древних и средневековых обществ, особенно восточных. Государство каждый раз начинает очередной цикл с новой отметки, но поскольку развитие идет не в перспективном направлении, пропускает наиболее удачный момент для качественной мутации и трансформации, в результате все дальше заходит по тупиковому пути.

Таким образом, для глобального качественного рывка и выхода на более высокий качественный уровень необходимо появление новых движущих сил.

По мере развития все новых социальных факторов, особенно промышленного производства, науки, классовой и партийной борьбы, современных идеологий и т. д., а также ослабления изоляции обществ, роль эволюции ослабевает, а иных сил растет. В результате эволюция заменяется социальным реформированием. По мере же интеграции человечества и появления у него общих проблем и своего рода международной «этики», реформирование начинает перерастать в то, что можно назвать социальной селекцией (местный тип общества «скрещивается» с образцом передового) и инженерией (то есть конструирования модели общества и планирования его функционирования). Разумеется, эти способы развития еще в начальной стадии и полностью себя не проявили. А роль эволюции, хотя и ослабла, но все же сохраняется. Очевидно что изменение баланса движущих сил ведет к модификации исторических законов.

Сделаем теперь несколько общих рассуждений, которые помогут яснее понять принципы совмещения анализа движущих сил на разных уровнях, в различные по длительности и характеристикам периоды и перехода от одних к другим.

Как уже сказано, без противоречия нет развития. Но что такое противоречие? С одной стороны, мы единую действительность делим на то, что видим как гармонию и ее отсутствие. Но с другой — такое деление не выдумано а имеет и объективные основания. Однако противоречия столь же многолики, сколь разнообразна реальность, поэтому целесообразно их классифицировать и типизировать. В целом же для нашего случая противоречие можно было бы определить как столкновение различных по характеристикам сил и воздействий. Из такого столкновения может возникнуть особого рода равнодействующая сила, либо новая потребность (ее осознание) и попытки ее разрешить и т. п. В общем плане наличие определенного противоречия и возможностей для его разрешения и создают основу для развития. И наоборот, отсутствие или слабость противоречия лишают общества возможности меняться.

Без противоречия нет развития, но возникновение противоречия не ведет автоматически к развитию, поскольку оно может долго или вовсе не разрешаться. Бывает, что из-за этого нарушается цикл, общество так и живет с нарушенным и ставшим уже привычным, вроде опухоли, воспроизводством. Оно может постепенно угасать или быть взорвано изнутри неразрешимым иначе противоречием (восстание, революция и пр.), чтобы на его обломках началось новое движение с более низкой отметки.

Значит, движущие силы можно разделить на подводящие к противоречию и разрешающие их. Иногда они совмещаются в одном факторе (например, современные производительные силы, наука), но обычно между возникновением и нарастанием противоречия, с одной стороны, и его положительным разрешением — с другой, проходит время, порой настолько длительное, что проблема перезревает и парализует всякую нормальную жизнь.

Можно сделать вывод, что когда в обществах преобладает стремление к сохранению (консервации) отношений и образа жизни, то развития почти нет или оно случайно. Такая ситуация особенно характерна для первобытности. Однако с усложнением социальных организмов и увеличением их контактов появляются многочисленные источники противоречия, поэтому абсолютно господствовать консервативная тенденция не может.

Преодолевается противоречие в зависимости от особенностей обществ по-разному, но лишь как необычный вариант в результате такого процесса открывается перспектива нового. По мере того как эволюция заменяется другими способами трансформации, происходит также изменение типов противоречия и их разрешения.

Рудольф Карнап делил понятия науки на три вида: классификационные (то есть относящиеся к выделяемому классу, например, теплых предметов, планет, феодальных обществ и т. п.), сравнительные, то есть позволяющие сравнивать вещи: теплее, демократичнее, прогрессивнее и т. п.; и количественные, то есть выраженные языком цифр, для которых особенно важны конвенции, соглашения³⁷.

Для анализа исторического процесса они также интересны. Но, может быть, еще более важным для него будет деление категорий на две группы, характеризующие общества в состоянии покоя и в состоянии изменений³⁸. Конечно, между покоем и развитием есть множество промежуточных градаций и типов, не учитывать которые при тех или иных задачах нельзя. Для оформления такой глобальной категории можно было бы использовать термин: тип состояния. В свою очередь он делится на тип покоя (стабильности) и тип изменений. Кроме полезных (относительно развития), могут быть также вредные или безразличные изменения. Такие можно назвать неразвивающими. И хотя в этом исследовании речь идет прежде всего о качественном развитии, о них также нельзя забывать, иначе трудно понять причины застоя, упадка, регресса.

На развитие и его темпы колоссальное влияние оказывает момент сознательного стремления к целям, достижение которых требует определенных изменений в обществе, и тем более сознательного стремления к изменениям как цели. В этой связи нельзя не отметить, что у некоторых исследователей нет четкости в различении деятельности людей вообще, безотносительно к тому, насколько они желают изменений, и деятельности, так или иначе осмысленно направленной к ним (первую я буду называть неосознанной вторую — осознанной). В связи со сказанным сложно согласиться с такими, например, идеями. «В научной и учебной литературе движущие силы общества нередко связывают с определенной направленностью, с прогрессивными преобразованиями общества. Нам такой подход представляется односторонним. Ведь жизнь общества, его история есть целостный процесс. Он складывается из сложного переплетения противоборства самых разных людей, классов, наций, народов. В этом смысле всякая деятельность людей есть движущая сила (выделено мной. — Л. Г.). И она является таковой не потому, что она прогрессивна, либо реакционна, стихийна, либо сознательна и т. д., а потому, что она есть именно человеческая общественная деятельность. Иначе говоря, качество быть движущей силой есть имманентное существенное качество человеческой деятельности вообще и эта деятельность в силу указанных причин не делится на движущую или недвижущую»³⁹ (выделено мной. — Л. Г.).

Было бы гораздо правильнее построить ряд качества: осознанная — неосознанная деятельность и больше внимания уделить типологии этих различий. Ведь и сам автор Цитаты определяет движущие силы как деятельность людей, но «раскрытую с точки зрения ее внутреннего механизма, ее факторов и причин»⁴⁰. Разве это прямо не связано с тем, насколько сознательно стремились те или иные субъекты к поставленным целям и что из этого вышло?

Очевидно, что в ряду качества осознанная — неосознанная деятельность, ведущая к развитию⁴¹, мы видим два полюса, две крайние точки, к которым никогда она полностью не приближается (поскольку, с одной стороны, всегда каким-то боком проходит через сознание, а с другой — даже самая планируемая деятельность ведет и к результатам, которых не ждали). Но градации здесь колоссальны. И самые неосознанные вещи могут вести к глобальным переменам, но это дело случая и длительного накопления различных вещей, затем создающих условия для скачка. Но такое развитие совсем иное, чем сознательное движение людей и коллективов к каким-либо целям.

Несомненно, что даже жизнь какого-нибудь племени, которое жило без заметных изменений несколько тысяч лет подряд, а потом сгинуло без следа, можно представить частичкой единого пути человечества, как и вообще любые действия людей в определенном аспекте можно вписать в общую историческую эволюцию, хотя бы они были самыми что ни на есть неноваторскими, нетворческими, рутинными. Так, сотни тысяч лет люди охотились и собирали растения, что способствовало их размножению, расселению и развитию. Но такая деятельность напоминает «деятельность» животных, меняющих карту моря, ландшафты или способствующих появлению новых видов. Если мы такую стихийную жизнь сравняем с творческой, то подорвем саму идею о социальных движущих силах и отличии биологической эволюции от исторической⁴². И уж тем более такой подход не годится для анализа коротких временных периодов.

Собственно, это узловой момент, вокруг которого уже два столетия идут споры о том, кто главный субъект истории, как соотносятся идеи и материальная жизнь и т. п.

Да, можно сказать, что всякая деятельность и общественная жизнь (от неандертальцев до современных людей) есть движущая сила. Но это будет иметь смысл только как противостояние социального и биологического, человеческой и животной психики. Но как основа рассуждений о движущих силах истории (общества) это теряет смысл, поскольку категория нуждается именно в том, чтобы выделить из общего контекста, каковым и является человеческая деятельность вообще, причины развития.

Постановка вопроса так, что внутри самого социального есть имманентное стремление к самосовершенствованию, неправильна и неисторична. Таким образом не объяснить разницу в результатах и темпах развития.

Возникают очень важные вопросы о том, когда и как появляется сознательное стремление к изменениям и какие этапы проходит этот процесс. Насколько совпадают конечные (и иные любые) итоги и первоначальные цели? Насколько отлично развитие в результате сознательных устремлений и неосознанных в этом плане действий? И т. д.

Нет никакого сомнения в том, что стремление к переменам и улучшениям как у отдельного человеческого индивида, так и у коллективов — качество потенциальное, то есть такое, которое в принципе может проявиться, но долго «дремлет». В ряде обществ оно так и остается в неразвитом состоянии, а в других — при благоприятных обстоятельствах способно стать постоянным (причем для разных сфер жизни это происходит с огромным временным разрывом)⁴³. Стремление к изменениям превращается во внутренний источник развития относительно поздно, когда сознание связало два момента: необходимость перемен и их благотворность для решения многих проблем⁴⁴. Таким образом, человеческая деятельность, связанная с попытками изменить ситуацию, есть не имманентное, а лишь потенциальное свойство.

Когда те или иные стремления людей и групп становятся осознанными, получают определенную базу внутри обществ и тем более морально-правовое обоснование, тогда они, по выражению Маркса, превращаются в материальную силу, мало того, движущую силу, которая не дает людям и коллективам стоять на месте. И история демонстрирует нам, как вызревают все новые побудительные мотивы и, наоборот, подавляются старые (например, стремление к завоеваниям, столь важное в прежнее время).

Таким образом, движущей силой развития будет не вся деятельность людей, а только такая, которая создает условия для того, чтобы прежний цикл нарушился, в еще большей степени такая, что заставляет искать новые ответы на прежние или вновь возникающие вопросы, и еще более такая, которая целенаправлена на поиск нового или лучшего, хотя бы в этом еще и не было острой нужды. Данное положение относится и ко многим другим движущим силам: чем менее ясно осознана их роль, тем труднее идет развитие.

Проблема осознанной — неосознанной деятельности занимает важное место в общей концепции движущих сил. Увеличение доли действий, сознательно направленных на изменения, — одна из серьезнейших причин того, что стихийное эволюционное развитие заменяется элементами социальной генетики и инженерии. Но это также одна из причин изменения и самого типа эволюции. В моем представлении такая трансформация выглядит следующим образом.

Период антропогенеза — это переход от биологической к социальной эволюции. Но и социальная проходит ряд этапов. В первобытности она очень медлительна, потому что является стихийно-социальной. С появлением государств и цивилизаций можно говорить о формировании собственно исторической эволюции. древности и средневековье она по нынешним меркам все еще очень медленна и разрушительна. Это военно-цивилизационная эволюция. Затем ее сменяет новый вид исторической эволюции: промышленно-реформаторский (революционный). Наконец сегодня формируется иной тип эволюции — общечеловеческий. Но на последних этапах, как сказано, роль эволюции уменьшается, угасает (хотя и не полностью), а роль иных факторов развития и законов увеличивается.

Эволюционный (естественно-исторический) аспект желательно также связать и с тем, который в литературе иногда называют субъектным. Взаимодействие этих моментов удобно представить как сочетание движущих сил разных уровней, как соотношение глобальных и малых причин.

Исходным можно взять принцип, согласно которому уровень причины должен в целом соответствовать уровню результата. Это значит, что очень серьезные, качественные, глобальные изменения нельзя объяснить лишь случайными индивидуальными причинами, например, только чертой характера личности, только совпадением случайности и т. п.

Да, в некоторых состояниях общества любые воздействия могут стать важнейшими. Но в других ситуациях самые, казалось бы, подходящие состояния (та же неустойчивость, вызванная войнами и смутами) ничего не дают. Поэтому при анализе исторического процесса мы сталкиваемся и с таким явлением, что насыщенные политическими и военными событиями большие эпохи из-за того, что мы не можем обнаружить развития, кажутся нам пустыми⁴⁵, а в некоторых небольших по времени периодах (например, во время великих революций и войн) важными и существенными оказываются даже мелочи, тем более если они так или иначе повлияли на лицо мира в дальнейшем⁴⁶.

Да, дело во многом объясняется тем, что именно состояния неустойчивости потенциально могут рождать новое. Но здесь надо добавить очень важное правило, которое часто не учитывается, а оттого все синергетические подходы остаются бесплодными: состояние неустойчивости может рождать новое, только если ход эволюции (и предшествующего развития) подготовил дня этого возможности. Именно поэтому в некоторые кризисные периоды, которые совпадают с временем поиска историей новых путей, резко возрастает и роль отдельных деятелей, и значение эпизодов, мелочей, пустяков. Ведь в месте такой развилки-бифуркации случай может как способствовать, так и препятствовать появлению нового⁴⁷.

Поскольку же для реализации нового нужно, как сказано, стечение особых условий, то неизбежно в дальнейшем общество носит отпечаток этой комбинации. А если его путь становится образцом для подражания другими, то она так или иначе формирует и развитие иных (иногда многих) обществ. Так что роль случая в определенные моменты действительно весьма велика. Но ее не стоит и преувеличивать и тем более мистифицировать. Раз возможность стала действительностью, то и малое становится уже большим, а в том смысле, в каком употреблялось в первой главе, и закономерным.

Таким образом, глобальные перемены реализуются в том числе через малые причины и явления и поэтому носят их отпечаток. Но мы немногое поймем в историческом процессе, если будем акцентироваться только на этой стороне и начнем игнорировать значение общего хода дел, накопленного к этому моменту опыта, синтезирования предыдущего прогресса в анализируемом обществе и месте, наконец, такие вещи, как большая или меньшая вероятность какого-то события и т. п. Вот с этой позиции и можно сказать, что уровень причины равен уровню результата. Коренные изменения могут не произойти по воле случая, но произойти только по воле случая не могут определенно. Иными словами, накопленные тенденции не всегда реализуются и реализуются по-разному благодаря стечению обстоятельств, но обстоятельства только открывают им вероятность, однако не рождают саму возможность, для которой нужно то, что называется объективными предпосылками. В свою очередь, конкретные моменты нельзя объяснить только крупными выводами⁴⁸.

Сказанное дополняет и следующее правило: чем длительнее по времени воздействие, тем оно может быть слабее в каждый данный момент. Речь идет о процессе, который можно принять за константу. Постоянно действующий фактор способен оказывать большое влияние и за длительный срок очень сильно воздействует на объект. Но сила его может оказаться слабее любой другой временной причины. Господство религии не означает отсутствия периодов упадка ее влияния. Длительный социальный мир может прерываться волнениями. И т. п. Такой подход проясняет во многом мнимость противоречия, на которое иногда указывают противники идеи сквозных факторов: почему глобальная причина не действует в тот или иной момент. Но стоит ли удивляться? Причина действует. Однако влияние иных вещей оказывается временно больше. Если затем воздействие этих локальных сил ослабевает или прекращается, положение восстанавливается. Если нет — значит временные причины начали переходить в разряд постоянных или заменились иными.

Завершая параграф, можно констатировать, что учет различных сил, их мощи и воздействия — достаточно эффективный и удобный, причем не дискредитировавший себя прием. Он позволяет лучше увидеть, как совмещаются общие и частные, глобальные и локальные, сквозные и кратковременные и другие причины. Думаю, что будет полезно сформулировать относящиеся к данному методу правила. Они достаточно просты, если о них не забывать, позволяют избегать ошибок. Но они не прилагаются одновременно к разноуровневым явлениям.

Чем больше что-либо проявляется в количестве, тем слабее может быть в качестве. Соответственно, чем больше возможности количественного развития, тем слабее потребность в качественном. Так, рост численности населения может гасить нужду в технических усовершенствованиях, и наоборот, отсутствие целинных земель иногда приводит к интенсификации сельского хозяйства.

Обратно: чем заметнее рывок в качестве, тем меньше количество таких проявлений. Новое не рождается массово, иначе оно из уникального становится типичным. А подражание новому вместе с удачами неизбежно дает и брак среди тех, где общественный материал неподходящ для такой трансформации или нет нужных условий и т. п. Однако чем больше качественных изменений, тем быстрее развитие. И наоборот.

Наконец, вспомним то, что говорилось о яркости проявления законов. Нельзя «требовать», чтобы нечто заметное в один момент и в своих условиях было столь же заметным в других. Соответственно, как уже отмечено, постоянно действующие факторы не могут быть всегда доминирующими. Для одних движущих сил необходима длительность действия⁴⁹. Для других — определенный объм, поле приложения (например, больше, чем одно общество). Для третьих — именно неустойчивость, для четвертых — стабильность и т. д.

Иными словами, исследуя роль той или иной движущей силы, мы должны сформулировать общее правило, второе показывает, при каких условиях действие ее становится ярким и важным. Необходимо также понять принципы, на основании которых мы объединяем в одну силу фактически множество разных, и затем конкретизировать их для меньших масштабов, уровней, периодов. Следующий параграф в значительной мере может показать, как это делать практически.

§ 2. О роли личности в истории

Стали уже общим местом высказывания о том, что именно люди (и никто другой) делают историю. Поэтому, если не полагать, что они лишь марионетки в руках высшей силы, вопрос о роли наиболее заметных деятелей становится в ряд важнейших. Не утратил он актуальности и сегодня. По этому поводу высказано множество мнений. Чтобы не вдаваться в историю споров по данной теме, можно отметить, что столкновение взглядов по этому вопросу часто принимало вид «антиномии, первым членом которой являлись общие законы, а вторым — деятельность личностей. С точки зрения второго члена антиномии история представлялась простым сцеплением случайностей; с точки зрения первого ее члена казалось, что действием общих причин были обусловлены даже индивидуальные черты исторических событий»⁵⁰. С прошлого века ситуация принципиально не изменилась.

Много раз обдумывая проблему, я пришел к выводу, что в рамках указанной антиномии ее не разрешить, поскольку частичная правота есть и в том, и в другом подходе. Вероятно, многие ученые думали так же, поэтому старались уйти от крайностей: полагать, что исторические Деятели лишь орудия в руках Бога⁵¹ или темных сил истории, либо мистифицировать роль деятелей, описывая их полубожественными демиургами, не считающимися ни с чем, кроме своих целей⁵².

Но и «средний взгляд» не разрешает проблему достаточно глубоко. Ибо он полностью не устраняет важнейшей причины, по какой до сих пор нет удовлетворительной теории, описывающей и объясняющей роль личности в истории. Я имею в виду то, что данный вопрос принадлежит к группе тех в философии, которые построены, так сказать, в абсолютном плане и потому требуют абсолютного ответа. Но поскольку истина конкретна, любой такой ответ, который призван на роль универсального на все случаи жизни, либо превращается в неприемлемую догму⁵³, либо становится слишком неопределенным, чтобы использоваться для прямого действия.

Предположим, что мы сформулируем проблему так. Способна ли какая-либо личность стать важнейшим самостоятельным фактором, меняющим общество (эпоху, господствующие взгляды) в зависимости от своего понимания дела, или она только реализует заложенное пред- шествующим развитием, что неизбежно должно проявиться? Другими словами, изменился бы существенно ход истории в некоторых случаях, не будь той или иной личности, или, напротив, появись в нужный момент нужный деятель?

Но, если быть объективным, придется ответить, что в некоторых случаях ход истории действительно изменился бы, а в других — едва ли. Подобная растяжимая формула тем не менее имеет значение, если мы представляем ее в виде общего принципа. Для нашего случая он мог бы выглядеть так: в зависимости от самых разных условий и обстоятельств, с учетом особенностей исследуемого места, времени и индивидуальных черт личности, ее историческая роль может колебаться от самой незаметной до громаднейшей.

Такая идея позволила нам надстроить теорию, найти соприкосновение для разных точек зрения и как бы привести их к общему знаменателю. Это важный шаг. Но чтобы облегчить поиск ответов на более конкретные вопросы, указанный общий принцип необходимо развернуть в довольно объемную теорию с соблюдением нужных правил соответствия и процедур. А чтобы только приблизиться к подобию теории, необходимо заняться уточнением проблемы, разбить ее решение на этапы, варианты, сделать необходимые оговорки и т. д Очевидно также, что если строить ответ на данный вопрос в виде закона, то он должен подчиняться соответствующим логическим и методологическим правилам: учитывать уровень, аспект и масштаб обобщений, соотносить эпоху и изучаемое время и т. п. Кроме того, в зависимости от задачи и иных моментов роль одной и той же личности может представать раз от раза существенно иной. Выработанные общие идеи способны во многом помочь исследователю, но их определенно недостаточно, чтобы оценить роль конкретного деятеля, поскольку для этого нужны специальные изыскания.

В этом параграфе будет методологически верным представить наш вопрос как весьма специфический, но все же частный случай проблемы движущих сил исторического развития. Тогда логично будет применить к анализу роли личностей важные исходные принципы: учитывать взаимосвязь всех исторических сил (а не вырывать личные побуждения из общего контекста); различать осознанные и неосознанные действия; показать, как меняется роль деятелей от формации к формации; понять, что увеличивает Их роль, а что ослабляет, и т. д. Но, поскольку далеко не все личности содействуют развитию, исследуемый вопрос в этом отношении становится шире, чем просто одна из специфических движущих сил.

Признавать роль личности малой логично только, если считать реальной некую внеисторическую силу (бога, судьбу и т. п.), либо полагать, что все изначально предрешено⁵⁴. В ином случае главные рассуждения детерминистов (например, что не появись та или иная личность, ее все равно заменила бы другая и общий ход истории остался бы примерно таким же) не выдерживают критики⁵⁵. В истории слишком много вещей и явлений персонифицировано. Иногда это не столь важно (об этих ситуациях дальше), но в других случаях, особенно когда предстоит важный выбор, персонифицированность оказывается исключительно значимым моментом.

Но оставаясь на позициях здравого смысла, мы не можем не заметить обусловленность роли личностей общественным устройством, а также особенностью ситуации. Невозможно не отметить, что в одни периоды (нередко даже длительные) мало выдающихся людей, в другие (часто весьма короткие) — целые когорты. Люди титанического склада терпят неудачу, а ничтожества оказывают гигантское влияние. И т. д. Очевидно, что значение деятеля зависит далеко не только от его личных качеств и поэтому всякого рода романтические высказывания⁵⁶ не дают ключа к ответам на данные вопросы. Определенно, что роль личности зависит от множества разных причин и только «кажется, что герои творят сами из себя и что их действия создали такое состояние и такие отношения в мире, которые являются лишь их делом и их сознанием»⁵⁷. Но, с другой стороны, именно действия лидеров (а иногда и рядовых людей) определяют исход противоборства и судьбу разных тенденций. Вот, исследуя эти противоречия, мы и попытаемся выяснить те причины, помимо личных особенностей, которые усиливают или ослабляют значение деятелей.

Все сделать в рамках одного параграфа невозможно. Поэтому, как и в предыдущем случае, мы лишь наметим некоторые возможности и варианты решения проблемы.

Начнем с того, чтобы уточнить, о какой собственно роли идет речь. Иногда ее сводят лишь к прогрессивному (или отрицательному) влиянию. Но тогда и проблему надо сужать до соответствующего масштаба, а не выдавать частный ответ за общий. Наметим типологию «ролей».

1. По времени воздействия: в момент совершения действия, или позже, но при жизни деятеля, или после смерти, или даже много спустя после смерти. 2. Близко к «1» — непосредственная и опосредствованная. Так, в отношении Октябрьской революции Ленин играет непосредственную, а Маркс — опосредствованную роль. 3. По самому факту отсутствия или наличия личности. Например, соответственно отсутствие наследника у Федора Ивановича и факт избранного народом царя Михаила Романова, хотя и бездеятельного в первое время. 4. Близко к «3» — активная или пассивная. Например, посаженный в тюрьму в конце прошлого века во Франции Альфред Дрейфус сам играл пассивную роль, но едва не вызвал раскол страны. 5. Планируемая — непланируемая. Это важно, так как множество влияний никем не планировалось и даже не предполагалось, но часто именно они и являлись наиболее значимыми⁵⁸. 6. По наличию или отсутствию выбора. Иногда главное — сделать нечто, поскольку всем ясно, что надо делать, но нет нужной фигуры. Так, россияне в 1610—1611 гг. знали, что нужно прогнать поляков из Москвы, но сначала должен был появиться Козьма Минин. Такова же роль Жанны д'Арк. В других ситуациях главное — определить путь развития. Например, Бисмарк стремился объединить Германию силой оружия, другой канцлер, возможно, попытался бы достичь соглашения с Австрией. А Н. Чемберлен и Э. Даладье в этом плане фигуры отрицательные, не сумевшие избрать правильный путь в борьбе с Гитлером. 7. По роду деятельности, поскольку то, что для одних сфер благоприятно, для других — нет, а то и смертельно. 8. По прогрессивности — реакционности. При прочих равных условиях все же можно сказать, что отрицательную роль сыграть проще, чем положительную, и нередко, чтобы помешать, не допустить, довести до кризиса и т. п., не нужны никакие способности, тогда как для создания чего-либо нового они почти всегда нужны. Для этого требуются и определенные условия⁵⁹. 9. По степени новаторства. 10. По заменимости. 11. Совершенные индивидуально или в рамках организации. 12. Другие. Причем для каждого типа нужно строить свой ряд качества, исследуя градации и переходы и учитывая, что нет чистых типов, а чаше всего они смешаны. И для каждого типа или их комбинации при анализе нужно определить их особенности, благоприятные или неблагоприятные моменты. Теперь яснее видно, насколько разными могут быть «роли» и сколько ступенек-уровней нужно пройти, чтобы от общего перейти к конкретному случаю.

Итак, в самом обобщенном виде речь идет о том, что, благодаря своим личным особенностям, или случаю, или общественному положению, или специфике времени и т. п., какой-либо человек может оказать самим фактом своего существования, своими идеями, действиями или бездействием, прямо или косвенно, в период его жизни или даже после смерти такое воздействие на свое или чужие общества, которые можно признать важными, поскольку они оставили заметный след в истории и дальнейшем развитии обществ (положительный, отрицательный или какой-то еще).

Аналогично обстоит дело с уточнением того, что понимается в каждом данном случае под личностью. Можно, скажем, рассматривать лишь результат, безотносительно к индивидуальным способностям деятелей⁶⁰. Иное дело, брать выдающихся по личным качествам людей. Но далеко-далеко не все они достигли заметных результатов. То же в еще большей степени касается вопроса о прогрессивной или реакционной деятельности, моральной оценке и других параметров. Неудивительно, что без подобного рода уточнений споры вращаются в схоластическом колесе, когда либо доказывается одно и то же, либо спорят о разном.

Наконец встает вопрос и о том, каков критерий различения выдающихся и обычных личностей. В этом плане К. Каутский ставит, на мой взгляд, проблему правильно. «Вопрос, о котором здесь идет речь, заключается не в том, совершается ли исторический процесс людьми или какими-нибудь другими факторами, которые должны быть совершенно мистической природы, а вопрос стоит так: является ли исторический процесс продуктом деятельности всех людей, при наличии которых он совершается, или же человеческая масса представляет собою пассивную материю, которая нуждается в толчках со стороны отдельных выдающихся индивидуумов, приводящих ее в движение и указывающих массе направление, в котором она должна следовать. Спрашивается, следовательно, действительно ли масса является пассивным материалом, а выдающиеся личности — движущим началом»⁶¹.

Однако данный им ответ мне кажется неудовлетворительным: «История делается всегда индивидуумами, обладающими волей, но эту историю делают все индивидуумы а не только отдельные выдающиеся личности», поскольку «историческое... влияние личности прежде всего зависит от силы класса или группы, доверие которых эта личность завоевала и в качестве представителя которого она выступает. Совокупные силы этой группы или класса кажутся тогда историку личной силой их представителей. Поэтому силы этой личности могут принимать в описании сверхчеловеческие размеры»⁶².

Такой ответ неправилен потому уже, что он игнорирует наиболее важный для нас момент — яркость проявления. Это аналогично утверждению, что любая человеческая деятельность есть движущая сила, разобранному в прошлом параграфе. Да, формально историю делают все индивидуумы. Так же, как можно считать, что все предметы притягиваются. Но нужен ли был бы закон всемирного тяготения (и был бы он открыт), если бы речь шла только о телах небольшой массы? То же самое и здесь. Есть ли смысл говорить о выдающихся личностях, если приравнять их к самым рядовым? Да и фактически роль обычного человека не просто мала. Его влияние или гасится иными воздействиями, или включается в общую силу (в огромной мере помимо или вопреки его воле). Кроме того, чаще всего он мало представляет общую ситуацию. А если его поступок стал важным в каком-либо роде, то он перестает быть рядовым (чуть позже мы еще вернемся к соотношению личностей и масс). Таким образом, существует некая критическая точка воздействия личности на общество, за которой только это воздействие и становится заметным.

Возвращаясь к оценке личности, данной Каутским (а он здесь не одинок), можно сказать, что описанная им ситуация действительно распространена. Сила личностей нередко напрямую связана с мощью организаций и групп, которые она представляет или возглавляет, а наибольших успехов при этом добивается именно тот, кто лучше сплачивает своих сторонников. В этом случае, по замечанию Плеханова, личность как бы приписывает себе часть сил других. Но даже и такой вариант не отменяет факта, что порой именно от личных особенностей лидера и зависит, куда повернет эта общая сила⁶³. История только профсоюзов и забастовок дает здесь массу иллюстраций. Однако это лишь одна из ряда возможных ситуаций. Бывает так, что побеждает не просто более значительная сила, а сама ее значительность определяется в гигантской степени именно тем, кто их возглавляет. Ведь и судим мы о мощи соперничающих сторон часто прежде всего по результату, а не по потенциям. Поэтому роль лидера в такой ситуации (сражение, выборы и пр.), его соответствие этой роли имеет, можно сказать, определяющее значение, поскольку «само сложное переплетение антитетических условий приводит к тому, что в критические моменты определенные личности, гениальные, героические, удачливые или преступные, призываются сказать решающее слово»⁶⁴.

Следующую ситуацию можно назвать историческим вождизмом. Какой-нибудь человек призывает всех, любого встать под его знамена. Ему не важно, кто именно это будет, туг нет никаких ограничений, лишь было бы побольше приверженцев. (Особенно это вероятно для обществ, где классово-сословное деление выражено нечетко). Таковыми бывают проповедники, честолюбивые политики (вроде Катилины в Риме), бунтари и т. п. У такого деятеля либо неопределенный круг сторонников, либо его возможности и степень поддержки удается определить только по совершившемуся факту. Сила будущего движения связана с энергией и удачей лидера и, наоборот, роль этой личности прямо пропорциональна увеличению числа его сторонников.

Таким образом, иногда группы и направления могут оформиться, только если появляется организатор-объединитель (подпольная партия, секта и т. п.), иногда — напротив, государственный аппарат, элиты и партии как бы «выстреливают» лидеров, когда те умирают, дискредитируют себя или приходит срок выборов. Это характерно для монархии при правильной передаче власти («король умер, Да здравствует король!») и при развитой демократии.

Есть ситуации, когда ощущается дефицит личностей и приход ее вовремя равносилен крайнему усилению тенденции. Но может быть и наоборот — существует конкуренция, и хотя кто-то может сделать лучше или быстрее, но в общем плане это не столь важно, поскольку разница во времени и в другом будет не слишком большой⁶⁵.

Роль личности в делах, требующих наличия только единственного варианта (религии при отсутствии веротерпимости, монарх, наследник, главнокомандующий и т. п.) гораздо выше, чем в ситуациях, где допускаются альтернативные варианты (в науке⁶⁶, культуре, изобретательстве и пр.), и тем более там, где какой-либо деятельностью занимается много людей. Так, в бизнесе могут быть исключительно выдающиеся люди. Нетрудно вспомнить очень яркие фигуры миллиардеров, но мало о ком можно сказать, что его роль в национальном и тем более мировом плане была такова, что так или иначе, чуть хуже или позднее его не могли бы заменить другие.

Еще одна — роль в будущем. Первоначальное воздействие личности и ее идей слабо. Но впоследствии она может стать колоссальной. Личность становится знаменем. К тому времени, как христианство превратилось в значительную силу, Христос (если считать его реальным лицом) давно был казнен. Но руководители обшин (большей частью безвестные теперь люди), будучи живыми, без имени Христа ничего не значили.

Конечно, перечислены не все типы «ролей». Кроме того, реальный деятель может играть не одну, а сразу несколько их. Это усложняет анализ, но не устраняет необходимость типологии.

Возвращаясь к вопросу о соотношении личности и масс, мы видим здесь такое же разнообразие ситуаций. От той, когда массы представляют инертное население, с которым начальство может делать все, что захочет, до той, когда властитель лишь номинально правит, а на деле не может ступить самостоятельно ни шагу, не заручившись поддержкой мелких предводителей (например, зависимость короля от шляхты в Польше XVIII в.) или даже избирателей⁶⁷. По выражению Н. К. Михайловского, толпа свергает своих героев по собственному капризу. Сравнивая роль масс и личностей, мы видим: на стороне первых — численность, масштаб, объем и т. п. На стороне вторых — осознанность, цель, воля, план и пр. Поэтому можно сказать, что наибольшей роль личности при прочих равных условиях будет тогда, когда преимущества и тех, и других соединятся в одну силу. Оттого расколы так уменьшают мощь организаций и движений, а наличие соперничающих лидеров может вообще свести ее к нулю. Итак, несомненно, что значение деятелей определяют много факторов и причин. Следовательно, задача в том, чтобы выяснить и представить в системе и в единой концепции, какие моменты и как воздействуют на роль личностей. Любая однобокость способна исказить истину. (Например, если собираются решить проблему в целом, но вместо общей задачи ставят часть ее.) Воздействие всех типичных причин в этом плане можно обозначить одним термином «фактор ситуации». Он складывается: а) из особенностей среды, в которой действует личность (общественный строй, традиции, задачи и т. п.); б) состояния, в котором находится в определенный момент общество (устойчивое, неустойчивое, идет на подъем, под уклон и т. п.); в) особенностей окружающих обществ; г) особенностей формационного времени (т. е. общей характеристики периода исторического процесса, включая степень интегрированно обществ, темп развития и пр.); д) близости общества к «генеральной линии» истории, что увеличивает или уменьшает возможность влиять на многие общества и исторический процесс в целом; е) благоприятности момента для действий; ж) особенностей самой личности и потребности момента и обстановки именно в таких качествах; з) наличия конкурентных деятелей; и) других.

Здесь они расположены не по степени значимости, поскольку сила факторов в разных случаях может быть неодинаковой. Если мы разбираем, скажем, влияние личности на все человечество, то здесь особенно важны пункты «в», «г», «д»; если причины — неудачи реформы, то «а», «б», «ж», «з». И т. п. В целом же чем больше из указанного благоприятствует личности, тем может быть важнее ее роль.

Анализ с позиции фактора ситуации позволяет не только объединить разные точки зрения, но и локализовать их, определив сферу действия, «урезать» их претензии. Кроме того, такой подход облегчает изучение конкретного случая (поскольку очерчивает круг вопросов, дает направление поиска и т. п.), нисколько не предопределяя результата. Между тем и романтики, и детерминисты большинство указанных выше факторов либо игнорируют, либо включают в теории только частично.

Разумеется, из перечисленных моментов мы сможем разобрать с разной степенью полноты только часть. Начнем с того, что если смотреть с точки зрения теории движущих сил, или, что вернее для данной ситуации, вообще исторических сил, личность выступает одной из важнейших среди них. Но она действует в совокупности с ними и в зависимости от их значения увеличивает или ослабляет собственное (и наоборот). К тому же ее роль следует увязать с особенностями формационного времени и конкретного момента, а также нашей задачей, в том числе с пространственно-временными ее характеристиками и родом деятельности человека⁶⁸.

Говоря о роли личности, важно уточнить, идет ли речь о новом качестве только для данного общества или вообще для человечества. В первом случае неудача (или удача) не так уж важна для всемирно-исторического процесса, тогда как для общества способна стать роковой (оно может сойти с дистанции, попасть в зависимость, потерять темп и т. п.)⁶⁹. Иное дело — новое вообще (и для передового общества и для всемирного процесса). Здесь ставки намного выше. Именно это я называл близостью к «генеральной линии» истории. Как мы уже говорили, малые причины, реализуясь, оформляют большие процессы и тем самым придают им, во-первых, определенный облик (если уместно, они могут стать тем, чем является прецедент для англо-саксонского права), во-вторых, становятся моделью для других; в-третьих, открывают или закрывают возможности для многого иного. Не говоря уже о том, что в решающие моменты даже мелочь может стать роковой для какой-то тенденции. Тем более это касается деятелей. Когда какая-то личность появляется и закрепляется в определенной роли (тем самым затрудняя или облегчая приход других), «начиная с этого момента, случайность перестает быть случайностью именно потому, что налицо данная личность, которая накладывает отпечаток на события и придает им тот или иной облик, определяя, как они будут развиваться»⁷⁰.

Сказанное хорошо объясняет и роль благоприятного момента: ведь поскольку история не запрограммирована, и в каждый момент времени из ряда потенций реализуется одна, то в определенных ситуациях шансы слабых тенденций возрастают и вообще возможность выбора увеличивается. Найдутся ли деятели, способные воспользоваться случаем, и кто они будут? Иногда детерминисты говорят, что не будь одной личности, ее заменила бы другая. В принципе это было бы так, если бы ситуация могла ждать долго. Но дело-то именно в том, найдется ли нужный человек в наиболее благоприятный момент (когда, по известному выражению Ленина, сегодня — рано, а послезавтра — поздно). Стоит упустить случай, и потом уже в десять раз более одаренная личность ничего не сможет сделать. А поскольку темп истории возрастает, времени на эксперименты у обществ становится намного меньше, чем раньше, когда история могла переигрываться, разрушая и вновь создавая цивилизации. Общий уровень перерастает определенную ступень, и затем уже общество должно догонять других, используя не собственную, а чужие модели.

Поэтому говорить о том, что великие эпохи рождают великих людей в смысле того, что они приходят как по заказу, неверно. (Разве сегодня россияне не страдают от недостатка выдающихся политиков?) Трагедией многих людей явилось несоответствие лидеров задачам, которые ставило время. И напротив, появление человека, сумевшего воспользоваться обстоятельствами, чтобы увести общество в сторону от наиболее правильного пути, становилось их проклятием. Таким образом, наличие более или менее соответствующей личности общественным задачам является случаем, хотя и достаточно вероятным.

Продолжая эту тему, можно сказать, что нередко личность — просто «орудие истории», но нередко и такой деятель, который сделал то, что не смог бы сделать никто другой.

На вопрос о границах роли личности в истории можно ответить и так: если какая-то личность сумела сделать нечто, что кажется удивительным (все равно в данном случае, было ли это прогрессивно или наоборот), значит, потенциальные условия для этого были. Ибо если условий нет, личность не создаст их из ничего. Но далеко не всегда история преподносит деятелю стопроцентные шансы. Очень часто они неопределенны, нечетки, спорны. И как, талантливо или бездарно, будут использованы эти возможности, в огромной степени и зависит от человека, который в этом случае способен ускорить или отдалить решение проблемы, придать этому решению определенные черты, реализовать или упустить редкий шанс и т. п.

Следовательно, при оценке значения какого-то деятеля встает вопрос о том, мог ли кто-то другой сделать то же при наличных условиях?⁷¹ Нередко мы можем констатировать, что нет, не мог. То, что сделал этот человек (хорошего или плохого): сумел сконцентрировать силы нации, использовать крошечный шанс, проявил небывалую жестокость и т. д. — это выше сил не просто обычного, но и человека много выше (ниже) нормы⁷². Не этим ли также объясняется притягательность образов Александра Македонского, Цезаря, Наполеона и др.?

Итак, влияние личности в определенные моменты представляется не просто большим, но даже и решающим. Однако глубоко понять ее можно только в контексте всех общественных факторов. Мы видели, что от периода к периоду значимость движущих сил диаметрально меняется. Это касается и влияния деятелей. А поскольку все факторы взаимосвязаны, деятельность личностей выступает в неразрывности с другими движущими силами и находится с ними в определенном соответствии⁷³. Роль личности также напрямую связана с возможностями, которые имеет в данный момент общество и которые оно ей «доверяет»⁷⁴.

Ни один человек еще сто лет назад не мог оказать такого воздействия на природу, как сегодня самый заурядный специалист (на гигантском танкере или на АЭС и т. п.). Ускорение развития и интеграция ведут к тому, что человек, находящийся в любой точке планеты, в принципе способен оказывать влияние на самые разные места. Соответственно, чем меньше объединено человечество, тем меньше влияния может оказать на него одна личность. Это касается любого исторического периода, поскольку иные процессы способны протекать только в определенной среде. Например, христианство могло столь широко распространиться именно в многонациональной и достаточно тесно объединенной Римской империи.

Система сдержек и противовесов в политической организации общества или система контроля над личностью уменьшают ее влияние. Этому способствует и усиление конкуренции в создании нового. С другой стороны, рост технических возможностей дает в руки любого человека огромную силу.

Поэтому, сравнивая роль личности в древности и средние века с современностью, можно сказать: у прежних властителей в обществах монархическо-деспотического типа (подобного Китаю в конце III в. до н. э. в правление Цинь Ши-хуанди, который сжег множество книг и казнил массу ученых) было больше возможностей влиять на общество. Ведь в нем отсутствовали механизмы ограничения деспотии. Но тогда и не было столь больших технических возможностей. Поэтому при прочих равных условиях роль личности может возрасти до гигантских размеров, если в одном месте соединяются две тенденции: персонализация власти и вседозволенность правителей, с одной стороны, и техническая мощь современности плюс возможность с ее помощью оказывать влияние на остальной мир — с другой. Именно так в XX веке произошло в СССР, Германии, Японии⁷⁵.

Различия в силе влияния личности между прошлым и современностью также в том, что сегодня гораздо больше представлений о разных путях и моделях развития, что нередко делает зависимым от личности выбор того или иного курса (так, Кемаль Ататюрк избрал для Турции путь светского европейского государства, а нынешние мусульманские лидеры часто выбирают исламизацию). Убыстрение темпа развития, с одной стороны, также повышает значение лидеров, поскольку стоит чуть опоздать, и наверстать упущенное становится очень трудно. Но с другой — для человечества роль национальных лидеров во многом уменьшается. В этом же направлении действует и снижение роли войн и территориальных захватов.

Надо сказать, что хотя в целом фактор ситуации учитывается недостаточно, один его момент — положение внутри общества — ряд исследователей выделяет. Правда, большей частью это носит характер попутных и порой нечетких замечаний, однако так или иначе они отмечают два главных состояния: 1) стабильности и прочности; 2) нестабильности, хаоса, революций, кризисов и т. п.

При этом второе состояние дает возможность личностям проявить себя и влиять на общество гораздо больше⁷⁶.

В целом я бы сформулировал это так: чем менее прочно и устойчиво общество, чем больше там разрушены старые конструкции, тем большее влияние может оказать отдельная личность на него. Другими словами, роль личности обратно пропорциональна стабильности и прочности общества.

Однако без развития этих мыслей и создания типологий состояний общества далеко продвинуться не удастся. И стабильность, и особенно нестабильность имеют много вариантов, каждый из которых обладает очень существенными особенностями (плюс, конечно, конкретные вещи)⁷⁷. Так, застой отличается от прочности в условиях нормального территориального (вариант — экономического роста); и тем более от условий быстрого роста. Устойчивость может быть и при медленной деградации или упадке. Даже при стабильности многое зависит от того, насколько общественный строй «зарегулирован» на одну личность. Варианты общественной ломки тоже многообразны: реформа отличается от революции, мирная революция от гражданской войны и т. п.

Исключительно важно также представить изменения в обществе как процесс смены его состояний (фаз). Далее для примера я покажу одну из ряда моделей такого процесса, состоящего из 4 фаз: стабильное общество типа монархии; общественный предреволюционный кризис; революция; создание нового порядка. Но могут быть и другие модели, например, стабильность — кризис — реформа; стабильность — кризис — революция — контрреволюция; застой — реформа — подъем (или упадок); подъем — реформа — подъем. И т. п.

Итак, вернемся к нашему примеру. В истории обществ, возможно, основную часть времени занимают спокойные эпохи. Разные формы правления могут иметь свои плюсы и минусы, но сейчас важно отметить, что чем лучше система «сдержек и противовесов», чем правильнее проведено разделение властей, тем больше застраховано общество от того, что его руководители подорвут его устойчивость. В любом государстве всегда очень многое зависит от конкретного человека у власти, но в целом такие спокойные, «малые» эпохи гораздо меньше подвержены тому, чтобы отдельная личность стала ее «творцом»: благодетелем или демоном⁷⁸. Здесь скорее более важным будет состояние соседних и иных обществ, которые военным вторжением могут подорвать стабильность. Аналогичную роль способны сыграть и стихийные бедствия, эпидемии. В современном устроенном государстве должны быть механизмы, которые не доводят дело до взрыва и ограничивают роль личности в плане неконтролируемого воздействия на общество. С одной стороны, это дает возможности проявить себя гораздо большему числу людей, с другой — уменьшает зависимость развития от личности — «благодетеля» и гарантирует от чрезмерно вредного влияния. Подобная ситуация отразилась, например, в мировоззрении основателей США, считавших, что всякое правительство — неизбежное зло, но плохое — зло нестерпимое.

Раньше или позже, но строй может начать клониться к закату (прежде всего в обществах, где нет «встроенных регуляторов», позволяющих на сравнительно ранних стадиях выявлять назревающие проблемы и решать их). Противоречия внутри него, особенно подогретые заимствованиями техники и технологии, передовых отношений и законов в отдельных областях, обостряются. Начинается движение за переустройство. Благо, если в это время находится лидер, способный повести общество по пути мирного развития.

Если же решение неудобных для власти вопросов оттягивается, то возникает ситуация кризиса и стремление к насильственному их разрешению (переворот, революция, заговор и т. п.). А вместе с этим появляются различные концепции и схемы переустройства страны, мира, устранения несправедливости и т. п. Тут появляется много личностей, стремящихся так или иначе преобразовать систему. Они представляют различные общественные и политические направления. Альтернативные возможности (тенденции и направления) развития общества не только получают здесь более ясное классово-групповое выражение, но и находят своих апологетов, лидеров, провозвестников, рупоров и т. п.

В такую эпоху яркие личности более характерны для стороны разрушительной. Но могут выплыть таланты и в консервативном лагере. Удача, если такому лидеру удается «выпустить пар» и мирно изменить страну, разрядить ситуацию. Однако так бывает далеко не всегда. Кризисы часто потому и являются кризисами, что ограниченные и упрямые люди доводят положение до такой крайности, когда из нее уже практически не выбраться. Произойдет социальный взрыв или нет, зависит от многих факторов, в том числе и от силы личностей с той и с другой стороны.

Но если все же строй гибнет под влиянием революционного напора, наступает третья — революционная — фаза. Начиная разрешать глобальные противоречия, накопившиеся в старой системе, общество никогда не имеет заранее однозначного решения. Это невозможно по многим причинам потому уже, что каждый класс, группа, партия и т. п. имеют свой вариант решения проблемы, а борьба партий, личностей и идей лишь усиливает такое множество. Какие-то из тенденций, конечно, имеют больше, а какие-то меньше вероятностей, но это соотношение может под влиянием разных причин резко измениться.

В такие переломные периоды лидеры иногда играют роль как бы гирек, способных перетянуть чашу исторических весов⁷⁹. Это похоже также на явление резонанса в физике. И когда частота колебаний общественных возможностей (в самом различном виде, например, в желаниях масс или армии) совпадает с колебаниями личности, когда в ней как бы аккумулируется гигантская воля общественной силы, роль ее увеличивается тысячекратно.

Следовательно, в определенные моменты сила личностей, их индивидуальные качества, соответствие своей роли и др. имеют огромное, часто определяющее или завершающее значение. Это волевой, нередко иррациональный и подверженный случаю фактор может быть и благотворен, и опасен, поэтому гораздо надежнее, если у общества есть ограничители таких влияний.

Победу какой-либо силы нужно еще отстоять в тяжелой борьбе. И под воздействием множества нужд создаются нередко такие общественные формы, которые никто не планировал и не мог планировать. И эти, по сути дела, случайные вещи затем становятся уже данностью, которая может даже определить будущее устройство обновленного общества, поскольку в этих институтах начинают кристаллизоваться многообразные интересы новой элиты. Мы видим здесь, что в наиболее переломные эпохи роль личности огромна, но в то же время обычно совсем иная, чем она сама предполагала. А дальнейшие последствия и вовсе не ясны. Во время таких переломов происходит масса изменений, выявляется много вариантов, «мутаций» различных общественных институтов и отношений, которые могут быть как вредны, так и благотворны. Это уже определяет конкретный расклад сил и случай. Такие взрывы дают много возможностей для различных эволюционных вариантов развития. Беда только в том, что метод проб и ошибок истории требует миллионов жертв и загубленных поколений тех, кто попал под несчастливый Случай.

После революции и разрушения старого общество предстает аморфным и потому очень податливым к силовым воздействиям. В такие периоды роль личностей может носить неконтролируемый, непрогнозируемый характер и для неокрепшего общества быть и формообразующей силой.

Бывает и так, что, получив влияние, лидеры вовсе заводят общества (под воздействием самых разнообразных личных и общих причин) туда, куда никто не мог и помыслить, «изобретают» небывалую общественную конструкцию.

Затем (иногда довольно быстро) наступает следующая, четвертая фаза — создание нового строя и порядка. После укрепления у власти какой-либо политической силы борьба может идти уже в стане победителей. Она связана как с взаимоотношениями лидеров, так и с выбором дальнейшего пути развития. Роль личности здесь также исключительно велика: ведь общество еще не застыло, а новое может связываться именно с этим человеком, пророком, вождем и т. п. После крутой смены общественных порядков общество заметно поляризуется. Популярная личность, например вождь восстания или глава победившей партии, начинает играть роль своего рода знамени. Чтобы окончательно утвердиться у власти, нужно расправиться с оставшимися политическими соперниками и не допустить роста конкурентов со стороны соратников. Эта продолжающаяся борьба (длительность которой зависит от многих причин) напрямую связана с особенностями побеждающей⁴ личности и окончательно придает облик обществу.

Итак, характер новой системы сильно зависит от качеств их лидеров, перипетий борьбы и прочих, порой случайных, вещей. Это причина того, что всегда в результате крутых перемен получается не то общество, которое планировалось.

Постепенно рассматриваемая нами гипотетическая система взрослеет, формируется, приобретает жесткость и собственные законы. Теперь уже во многом они определяют лидеров. Пока строй достаточно крепок, а тем более если он хотя бы частично прогрессирует, изменить его не так-то просто, часто невозможно. Если общество, вступившее по кругу вновь в фазу устойчивости, не сумело приобрести регуляторы бескризисного развития, то цикл с известными изменениями может повториться или на каком-то этапе наступят благотворные преобразования.

Итак, мы бегло рассмотрели вопрос о роли личности. Но удалось лишь наметить некоторые направления исследования, показать отдельные возможности анализа. Не разобрано множество моментов. В их числе очень важная проблема, как определить, чем измерить саму степень влияния личности на общество и исторический процесс, где тот порог, за которым можно говорить о таком влиянии. Мало затронут момент изменения оценки роли личности в связи с позицией наблюдателя (если использовать физический термин), которая может зависеть от его принадлежности к определенной группе, обществу (тому, о котором идет речь, или иному), близости к событиям но времени и т. д. Полезно было бы развить мысль о том, что Энгельс называл «параллелограммом сил», а также о корректирующих механизмах в обществе, влияющих на роль личности и ее оценки (например, в каком соотношении находятся общественные возможности для проявления талантов и роль личности, оказавшейся на вершине власти)⁸⁰. Практически не поднимался вопрос о том, как влияет развитие общественного сознания на личность, осмысление ею задач и собственных целей и многое другое. Все это дело специального исследования, которое автор надеется в свое время осуществить.

§ 3. Об общественном прогрессе и его критерии

В XVIII в. окончательно оформилось представление о прогрессе. Он мыслился таким поступательным процессом, который «может быть более или менее быстрым, но никогда не пойдет вспять»⁸¹. В XIX в. возникло много историософских и социологических теорий, которые описывали прогресс как великий, всеобщий и неизбежный закон. Но затем эту концепцию постигла та же участь, что и ряд других (о законах истории, ведущих факторах и др.): все больше ученых стали или пренебрегать, или вовсе отвергать понятие прогресса. А приверженцы данной идеи не сумели внести в нее что-то принципиально новое.

Гегель, исходя из своей доктрины, видел в явлениях регресса лишь внешние случайности обшей предустановленности, Спенсер полагал, что регресс встречается столь же часто, как и прогресс. Более поздние мыслители стали вовсе отказываться от теории прогресса или, подобно Арону, «разочаровываться» в нем. Даже слово «прогресс» стали избегать, заменяя его «развитием», а то и вовсе «социальным изменением».

Чтобы понять, целесообразно ли полностью отвергать идею прогресса, стоит задаться вопросом: а собственно зачем она нужна? Можно выделить несколько ее важных функций. Во-первых, мировоззренческую, дающую некий стержень видения мира, истории и отношения к ним. Тейяр де Шарден выразил это так: «Если прогресс — миф, если, приступая к труду, мы можем сказать: «Зачем»? — то наше усилие рушится, увлекая в своем падении всю эволюцию, ибо мы — ее воплощение»⁸². Но, разумеется, цельность мировоззрения сама по себе еще не доказывает правомерности теории. Во-вторых, данная категория служит удобным способом осмысления множества фактов. И эта сторона очень важна для анализа истории. Огромная содержательная емкость понятая позволяет упорядочить материал, охватить его целиком, расчленить и структурировать в теорию исторического процесса⁸³. В-третьих, это понятие очень полезно при сравнении разных обществ, или одного и тою же общества на разных этапах или отдельных его сторон и т. п. А можно ли обойтись без сравнений? Правда, имеются попытки доказать, что некоторые сферы принципиально несравнимы, например мораль, искусство и т. п. Вероятно, это утверждение связано с тем, что такая мыслительная операция в какой-то мере требует и оценки. Действительно, разные области жизни в различной степени поддаются сравнению и оценке, но все же по каким-то параметрам это делать можно, и развитие науки постоянно открывает нам новые аспекты такого сопоставления. Как производится сравнение? Условно говоря, нужно привести объекты к «общему знаменателю», то есть найти общее, характерное для всех членов этой мыслительной операции. Категория прогресса и есть одна из возможностей приведения к «общему знаменателю». В роли последнего выступал критерий прогресса (правда, в большинстве теорий не очень удачно).

Таким образом, тот, кто отказывается от идеи прогресса, лишает себя удобного и во многом отработанного способа анализа, осмысления и группировки фактов. Но чтобы этот метод стал действительно научным, надо разобраться как с самими понятиями прогресса и его критерия, так и с причинами кризиса концепции в целом. И если удастся избавить ее от серьезных недостатков, нигилизм в отношении нее окажется зряшным. Речь идет о следующем. Во-первых, идеология не должна первенствовать перед фактами, поскольку научное исследование не может базироваться на вере или привычке⁸⁴. Если эти моменты берут верх, то идея может стать просто вредной. Следовательно, нужно демистифицировать проблему и наполнить ее научным содержанием. Во-вторых, эта концепция не доведена до той полноты, которая должна быть у столь объемной теории. Она, фактически, недостоверна (ибо во многом игнорирует многообразие проявлений прогресса и регресса), а потому непредвзятому исследователю кажется бесполезной⁸⁵. Иное дело, например, теория эволюции, развернутая так, что от нее сложно отмахнуться. Поэтому концепцию нужно довести до необходимой полноты, чтобы тесно связать общую идею с конкретной реальностью. В-третьих, надо ясно разобраться в том, каким образом построена сама теория прогресса. Георг Зиммель говорил: «Фундаментальная проблема теории познания истории состоит в следующем: как из реальных событий создается научное построение, именуемое нами историей»⁸⁶. Фундаментальная проблема, связанная с идеей прогресса, состоит в том, как в этой концепции увязать огромную разнородность: взлетов и падений, застоя и упадка, приобретений в одном и потерь в другом, неравномерности и неоднородности развития обществ и многое другое.

Если подходить к понятию прогресса как к объективности, носящей абсолютный характер, если полагать, что он «проявляется фатальным образом, как и все космические явления»⁸⁷, или что «прогресс является неизбежным потому, что входит в планы провидения»⁸⁸, либо потому, , что существуют некие имманентные законы, определяющие прогресс и его ход, то сделать этого нельзя⁸⁹. Доктрина и реальность истории вступят в непримиримое противоречие.

Но решить эту проблему возможно, если исходить из того, что прогресс — научный закон и как другие глобальные законы есть наше представление, которое разлагает неразрывную действительность на логические части и «рафинирует» ее. Мы видим, что анализ исторического движения позволяет констатировать существование подобной тенденции. Следовательно, правомерно сформулировать положение о соответствующей направленности исторического процесса. Но, во-первых, ей можно противопоставить и иные объяснения. Во-вторых, уверенность в правильности вывода о прогрессе не гарантирует автоматизма его в будущем. В-третьих, как любая крупная идея она сформулирована в абстрактном и общем виде, а потому для использования в практических целях требует довольно сложных пояснений, поскольку приходится исходить из принципиальной невозможности из одного только общего давать исчерпывающие ответы на частные вопросы. В-четвертых, фигурально говоря, концепция прогресса страдает односторонностью (и следовательно, ограниченностью) генетически. А любой односторонний подход, по определению, не может дать полной картины (как портрет в профиль не покажет лицо в анфас).

С учетом таких ограничений и уточнений понятие «прогресс» способно обрести более нейтральный смысл. Исчезает также основание отказываться от него (что часто есть своего рода протест против абсолютизации и идеологизации категории)⁹⁰.

В этом параграфе я предлагаю свой вариант того, как можно использовать понятия прогресса и его критерия, Для того чтобы структурировать теорию, сравнивать исторические периоды, общества и пр. Само собой, что правомерны и иные, Ч1ем мое, решения проблемы. Однако любая научная концепция должна соблюдать определенные методологические правила. Например, надо ясно понимать, что любой критерий имеет изъяны, и поэтому предпочтение его перед другими дает не только плюсы, но и минусы. Следовательно, неизбежно приходится делать выбор между приобретениями и потерями. Самое главное — представлять последствия того или иного теоретического решения, тогда выбор будет осознанным и обоснованным.

Из ряда альтернатив следует избрать наиболее удачную, но не менее важно понимать, что наиболее объективная картина будет, только если мы научимся переходить от одного аспекта к другому и точно определять границ; действия каждого.

Определения прогресса в нашей науке восходят еще к идеям Гегеля⁹¹. Обычно прогресс объясняется как «такое направление развития, которое характеризуется переходом от низшего к высшему, от менее совершенного, к более совершенному»⁹². А общественный прогресс — как «такое развитие общества или отдельных его сторон, которое в основном характеризуется: направленностью (восходящее развитие); необратимостью изменений (возникновение качественно новых возможностей, не существующих ранее)»⁹³.

В этих, во многом верных формулировках налицо те же родовые недостатки, что и в определениях закона. Попытки подогнать огромное разнообразие под одну абсолютную, универсальную формулу и тем самым представить прогресс почти одинаковым и на уровне общества, и в рамках планеты, и в начальных, и в современных стадиях; убеждение в том, что прогресс «имманентен» обществу, а стало быть, все они одинаково способны к развитию; стремление определить один критерий для всех уровней и периодов и т. п. — все это делает теорию прогресса сильно идеологизированной и мало практичной, а в результате — очень уязвимой для критики.

В моем понимании прогресс — это научное представление, выраженное в форме системы законов о развитии природы и общества (человечества), которое в определенном аспекте видится нам как движение от простого к сложному, от низшего к высшему и т. д. и позволяет в достаточной степени объяснить ход эволюции.

Общественный прогресс — научное представление, выраженное в форме системы законов о разворачивании исторического процесса, развития человечества и отдельных обществ (или их элементов), которое можно представить как их усложнение, совершенствование и т. п. Идея прогресса позволяет нам сравнивать одни общества и эпохи с другими по количественным и качественным характеристикам, по принципу сложности, совершенства и прочему, а также понимать, что прогресс не всеобщ, не может протекать без соответствующих условий, в реальности неразрывен с регрессом и застоем.

Итак, прогресс описывается не единым законом, а их системой, объединенной общим принципом, причем в каждом случае надо скрупулезно доказывать и обосновывать такое движение от простого к сложному, от низшего к высшему, поскольку от уровня к уровню, от периода к периоду, от общества к обществу и от его одного элемента к другому это изменение предстает в различном виде. Следовательно, наша задача — найти способы такого сравнения и сопоставления.

Существует большая необходимость среди всех уровней выделить два базовых: общечеловеческий и конкретно общественный. Как они соотносятся?

Благодаря все большей интеграции, контактам и тому, что Г. Тард называл подражанием, частные достижения в отдельных обществах становятся достоянием человечества, а следовательно, прогресс человечества в любом случае выступает гораздо более полным и системным, чем прогресс в отдельных обществах.

Ведь развитие человечества — это сложный баланс подъема и упадка его составляющих обществ, поэтому мировое развитие несводимо к изменению состояния его Частей.

Во-первых, только некоторые достижения включаются в общую их сумму. Даже сегодня, при развитости обмена информацией. И тем более — в прежние эпохи. При этом вклад разных обществ и народов в общечеловеческую «копилку» очень сильно различается. Кроме того, мировой прогресс складывается не только из успехов отдельных обществ, но и в результате развития межгосударственных и коллективных отношений. Его эпохальные этапы часто не совпадают со взлетом прогресса в конкретных обществах.

Во-вторых, прогресс (и само существование) каждого государства и народа, особенно прежде, мог быть конечным (вспомним СССР), а прогресс человечества, по крайней мере в сопоставимых интервалах, можно представить бесконечным. В-третьих, планетарное развитие вовсе не говорит, что и все общества одновременно прогрессируют. Напротив, разделение общечеловеческого и конкретно-общественного уровней прогресса как раз и связано с той фундаментальной идеей, согласно которой не все общества развиваются по прогрессивному направлению, а только часть их (даже меньшинство). Среди группы обществ, представляющих определенную ветвь исторической эволюции, только некоторые способны к переходу к новому. Из остальных одни идут в тупик, другие — уничтожаются, третьи — поглощаются и т. п. Конечно, и эти социальные организмы создавали что-то новое в не столь важных областях, но чаше служили общим фоном истории, возможностью для распространения прогрессивного путем заимствования или насильственного внедрения. Были и народы, которые прославились только тем, что разрушали чужое, выполняя роль слепых сил истории. Следовательно, общий полный прогресс, который мы учитываем в развитии человечества, складывается не только из частичных прогрессов разных обществ, которые становятся общим достоянием путем перенимания и подражания, навязывания и насильственного внедрения и т. п., но также и из сочетания тупиковых и перспективных вариантов развития, отдельных прогрессов и регрессов, направлении развития с разным знаком и т. п.

Итак, лишь часть обществ оказывается реально (фактически) способной к прогрессу. Да и сам прогресс в них выглядит частичным, выборочным. Наряду с выдающимися достижениями в религии или науке, военном или государственном деле, производстве и т. п., в других областях они могли быть весьма посредственными или даже отсталыми. Но в любом случае, как мы уже неоднократно говорили, переход к новому есть достижение не одного этого проходного общества, но суммирование успехов предыдущих и современных обществ, всего хода эволюции. И вот это пересечение общего и конкретного развития я называю близостью к генеральной линии исторического развития.

Понятие «генеральной линии» исторического развития, которое я уже несколько раз использовал, очень важно для теории исторического процесса. О нем будет обстоятельная речь в следующей части. Полезно оно и для определения прогрессивности отдельных обществ и эпох. Пока условно его можно определить как некую теоретическую модель «главного» (относительно постулатов теории) пути развития человечества. Естественно, что в зависимости от избранных исходных посылок эта линия может выглядеть по-разному, но даже и у самых ярых оппонентов в определенных моментах она неизбежно совпадает.

Для глубокого понимания концепции прогресса совершенно необходимо учитывать особенности формаций и крупных периодов. В каждом из них содержание этого понятия становится во многом иным. И то, что было для определенных эпох маяком, позже расценивается как регресс. Соответственно меняется и содержание термина «критерий прогресса»⁹⁴, о чем еще будет речь. Такой взгляд хорошо увязывается с тем, как были представлены в параграфе 1 изменение значимости движущих сил от формации к формации и процесс трансформации типов эволюции. Уместно вспомнить и о переходе от малоосознанной к осознанной деятельности. Все это дает нам возможность различать такие типы прогресса, как стихийный (естественно-эволюционный) и сознательный (планируемый); частичный — системный. Связаны с этим также типы: самостоятельный – заимствованный (вариант – насильственный); различающиеся по источнику развития: внутренний – внешний.

Вместе с изменением характера эволюции и увеличением роли сознательной деятельности меняются и формационные типы прогресса. Весьма условно их можно назвать так:

1. формация — приспособление к природе;

2. формация — аграрно-цивилизационный;

3. формация — индустриально-торговый;

4. формация — научно-информационный⁹⁵.

В рамках отдельной формации в каждом обществе в зависимости от направления его развития единый тип прогресса предстает частичным или специализированным. Для первой формации можно выделить подтипы, связанные с разными природными зонами и формами хозяйства (например, охотничье-сезонный полярных областей, охотничье-кочевой степей и др.); для второй — религиозно-культурный, сельскохозяйственный, торговый, военно-экспансионистский и ряд других типов. Для третьей — промышленный, политико-правовой, национально-идеологический и др. Для четвертой — военно-промышленный, технотронный, интеграционный и др. (в последней формации типы еще полностью не прояснились).

Сказанное позволяет теперь нам сформулировать несколько законов, характеризующих прогресс. Мы выяснили, что общий прогресс человечества во времени и пространстве есть сосуществование прогресса и регресса, подъема и упадка разных обществ. Это можно выразить так: всемирный (человечества) прогресс есть сложная сумма прогрессов, регрессов и застоев многих обществ И по правилу соотношения целого и элементов общий прогресс не сводим к простой сумме достижений отдельных народов.

Второй закон я бы назвал законом противоречия. Его суть в том, что любой прогресс имеет своим спутником (обратной стороной) регресс⁹⁶. Причем пропорции этого соотношения очень сильно различаются. То, что прогресс и регресс сосуществуют, не только не парадокс, но как раз доказательство того, что формулируемые нашим сознанием законы и положения расчленяют единую действительность⁹⁷. И чтобы не впасть в односторонность, необходимо помнить об обоюдоостром свойстве сознания: разлагать нераздельное.

Поскольку любой прогресс можно представить также и регрессом (и наоборот), задача в том, чтобы определить пропорции этого соотношения (с учетом избранного ракурса и поставленной задачи) и понять, когда нужно обратить внимание на оборотную сторону, а когда, напротив, можно отвлечься от нее. Желательно также понять, какие условия делают данное качество в одних случаях ярким, в других — нет.

Следовательно, формула прогресса в том, чтобы проявляться в видимых противоречиях: создавая — разрушать, облегчая — усложнять, освобождая — угнетать и т. п. Это одна из причин столь разноречивых оценок одного и того же исторического события. Таким образом, люди, решая одни проблемы, раньше или позже этими действиями создают другие, нередко парадоксальные по отношению к прежним. Так, уничтожение нужды вызвало проблему перепотребления.

Третьим законом можно считать изменение характеристик прогресса и его ускорение. Об изменении от этапа к этапу мы уже сказали. Ускорение же прогресса ведет к тому, что человечество все сильнее интегрируется. Отсюда неизбежно то, что части его начинают все больше обусловливать друг друга, все сильнее устремляться за общим течением. Конечно, это процесс большой Длительности, но если он приведет к созданию более- менее организованной общечеловеческой системы, то представления о прогрессе должны будут кардинально измениться.

Итак, идеальный прогресс, то есть развитие, при котором не теряется ничего положительного, а лишь отрицательное, может только мыслиться. Такой абсолютный прогресс есть своего рода цель, подобная достижению абсолютной истины. Мы же сверяем какой-то реальный прогресс по степени его относительности (соотносительности) к абсолютному. Однако, думаю, можно говорить о том, что в последние столетия прогресс стремится к тому, чтобы стать более системным, поскольку и само человечество все больше стремится стать системой, а многие современные общества желают создать механизмы саморегуляции и развития.

Разговор о критерии прогресса лучше предварить рассмотрением вопроса о соотношении прогресса и человеческого благополучия, удовлетворенности жизнью и т. п., словом, всего того, что социологи прошлого кратко называли счастьем. Почему это столь важно? Дело в том, что в последние несколько лет в нашей философской литературе участились утверждения о том, что критерием прогресса «может выступать только сам человек»⁹⁸, его положение в обществе, рост благосостояния и т. п. Причем без сколько-нибудь развернутой методологии этого критерия⁹⁹. То, что философы обратились к гуманистическому аспекту, — замечательно. Однако при этом они, кажется, забывают, что оценка моральная и оценка научная — разные вещи¹⁰⁰. В результате проблема прогресса и его критерия уводится в сторону от возможного решения.

Наука имеет дело с изучением каких-либо объектов, и потому ее главное назначение — точнее исследовать и описать их, а если возможно, показать способы практического применения полученных знаний. Она не должна изменять истине, даже если последняя задевает моральные или идеологические положения¹⁰¹. Известный французский историк Фюстель де Куланж говорил: «Патриотизм — добродетель, а история — наука; их нельзя смешивать». Эта мысль прекрасно подходит к соотношению морали и науки. Их также нельзя смешивать. Но они во многом и связаны. Наука не отрицает и не игнорирует мораль¹⁰². Напротив, только точное знание при правильном применении и соответствующем общественном устройстве способно стать исходным пунктом в улучшении жизни. Самое главное в указанном плане — чтобы полученные данные и выводы применялись в моральных, а не аморальных целях. Но это уже зависит от общественной системы, регулирующей такие процессы. С другой стороны, любые, самые привлекательные моральные установки могут быть использованы в отвратительных целях. Каждый из нас приведет примеры этого и в советский, и в постсоветский периоды.

Поэтому попытки прямо приложить моральную оценку к понятию прогресса ненаучны и оттого ошибочны и даже вредны. Прогресс — это сложнейший процесс, который можно попытаться сделать менее болезненным и более гуманным, лишь глубоко поняв его, и никакие благие пожелания не помогут, если нет условия для их реализации.

Мне бы хотелось, однако, не только показать, как и почему следует разделить научный и моральный подходы к прогрессу, но и каким образом и в чем эти подходы способны совместиться.

Как уже сказано, связать прогресс и счастье, оказывается, очень нелегко¹⁰³. Недаром Маркс говорил, что прогресс в течение всей истории уподоблялся «тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых¹⁰⁴. Во-первых, само понятие счастья меняется раз от раза. Для тех, кто недоедает, счастье — есть досыта, для тех, кто переедает (как в современных обществах), счастье — есть много и вкусно, но не болеть и не толстеть. Во-вторых, существует огромная разноголосица во мнениях, и примирить их невозможно¹⁰⁵. Не будем же мы выяснять это путем всеобщего голосования. К тому же принуждение нередко уничтожает удовлетворение от достигнутого. В-третьих, общее счастье (если признать, что оно существует) не сводится к лозунгу Иеремии Бентама о наибольшем благе для наибольшего числа людей. Нет, это сложнейший компромисс целей, желаний, удач и трагедий множества людей даже не из одного, а из ряда обществ. Общественная жизнь насильственным и далеко не лучшим образом примиряет все это. Причем в каждом случае эти проблемы решаются по-своему, используются особые методы принуждения и компенсации¹⁰⁶. В-четвертых, наибольшее счастье (в принципе невозможное), когда люди удовлетворены всем и всегда. Но если бы такое «счастье» вдруг осуществилось, то в ту же минуту прогресс остановился бы, _ибо тогда исчез бы двигатель к развитию и улучшению.

Очевидно, что прогресс, одновременно ведущий к положительным изменениям в жизни большинства людей, лучше такого, который повышает благосостояние лишь меньшинства и использует остальных только как материал для этого. Однако улучшение жизни есть столь многообразный и многомерный процесс, что возникает вопрос: что именно и как менять? Больше есть или больше учиться, путешествовать? Больше потреблять или, напротив, ограничивать потребление? Давать больше свободы или уже меньше, так как человек точно в соответствии с мыслью Канта «обязательно злоупотребляет своей свободой в отношении своих ближних»¹⁰⁷. Другими словами, благополучие и счастье на все времена определить невозможно. Они различны в каждой стране, эпохе, общественном слое: всегда и похожи, и непохожи; они никогда недостижимы, как горизонт. Следовательно, столь разноречивое, изменчивое и субъективное понятие не может быть критерием для всего исторического процесса или больших его периодов. Но у подобных идей есть собственное, даже более высокое назначение: они цель жизни и двигатель развития, источник противоречия и т. д.

Представления о счастье способствуют общественному прогрессу, но не могут быть использованы как научный критерий этого прогресса. Стоит пояснить, что для оценки прогресса в определенных целях можно применить различные по типу критерии: моральные, идеологические (например, с позиции Родины, рабочего класса, интересов своей нации и другие), общефилософские или какие-то еще. Но все они в корне отличны от научного критерия, который подходит для объективной и даже в чем-то формализованной оценки. Назовем его историко-социологическим критерием. Тем не менее, выделив типы критериев, желательно было бы подумать, а нельзя ли все-таки как-то совместить их, особенно научный и моральный?

Мне кажется, до известной степени можно. Во-первых, стоит отметить, что если, по субъективному мнению, счастья и не прибавилось, то страданий определенно убавилось: войны, эпидемии, смерть близких (особенно детей), физическая боль, голод и т. п. стали более редки, чем в прежние времена. Это все достижения прогресса¹⁰⁸.

Во-вторых, прогресс выступает как результирующая многих сил, в числе которых все большее место занимает стремление к благополучию и счастью.

В-третьих, подобные идеи постепенно превращаются в какой-то степени в составную часть и историко-социологического критерия прогресса. Это происходит, когда из пожеланий и лозунгов они становятся реальностью, социологическими фактами. Но, конечно, такой переход от декларации к практике очень часто не совпадает с ожиданиями¹⁰⁹. Следовательно, множество таких достижений (как равенство перед законом, ограничение рабочего дня, уменьшение смертности, всеобщность образования и т. п.), которые закрепились в общественном бытии и сознании, можно систематизировать и для каждого общества определенной эпохи описать как некий стандарт благополучия. Примерно так, как такие стандарты делаются, чтобы измерять уровень жизни. Этот прием, конечно, годится прежде всего для сравнения обществ, ближайших к нам и современной эпох. Однако он органически вписывается в общую концепцию прогресса и его критерия.

В-четвертых, достижения прогресса в нынешнем виде можно представить как равнодействующую эволюционного развития (не планируемой прямо деятельности) и различных критериев (то есть целей, которые стояли перед субъектами исторического процесса), представляя собой результат их воздействия. В этом плане можно различать два типа прогресса; естественно-исторический, то есть возникающий как результат не планируемых в таком смысле действий, и прогресс, планируемый сознательно. История в этом ключе видится как переход (но переход бесконечный) от стихийного и потому очень медленного (а нередко жестокого и мучительного) прогресса к прогрессу планируемому, где уже нельзя не предусматривать и рост человеческого благополучия. Однако в любом случае он сможет вместить столько счастья, сколько позволяет общественная реальность, а не сколько хочется.

Возвращаясь к вопросу о критерии прогресса, можно отметить, что если отождествлять его с самим прогрессом, а последний видеть объективным законом, непримиримые и бесплодные споры о том, что будет таким критерием, неизбежны. Ситуация решительно меняется, если его рассматривать не как абсолютный и вечный показатель, а в теснейшей увязке с относительностью самого прогресса. А поскольку, как мы видели, содержание этой категории меняется от уровня к уровню, от периода к периоду, должно изменяться и представление о критерии. Трансформируется он также в зависимости от поставленной задачи и исходных посылок теории.

Единый и строгий критерий мог бы быть только в случае, если бы прогресс шел в одном количественном отношении. Тогда его можно было бы измерять как какую-нибудь физическую величину (например расстояние). Но мы понимаем, что количество раньше или позже переходит в новое качество. А чтобы сравнить разные качества, нужно иное основание, чем характерное лишь для каждого из них. Следовательно, прогресс может измеряться одной мерой только в определенных рамках, за пределами которых критерий его трансформируется¹¹⁰.

Итак, одного критерия на все случаи жизни быть не может. Тем не менее есть смысл говорить о едином критерии для исторического процесса. Но только как о принципе, как о том общем, что есть в различных критериях, избираемых для разных масштабов, как об абстрактном качестве, принимающем самые разные очертания в разных контекстах. И, конечно, требуются достаточно сложные методики, чтобы увязать все в обшей концепции.

Говоря о соотношении прогресса и критерия, мы должны также рассматривать их как взаимоотношения системы и отдельного элемента. А это значит, что один элемент не может определять всю систему, и в то же время общие системные свойства так или иначе сказываются на любом элементе. Следовательно, никак нельзя полагать, что весь прогресс заключается в прогрессе одной его составляющей. Критерий лишь показатель прогресса. А последний может происходить одновременно в разных сферах, частях и направлениях, число которых вместе с развитием человечества все растет. Критерий — это лишь один из признаков прогресса. Цель выделения такой категории — облегчить распознавание прогресса в сложнейших и запутанных процессах изменений. Им в принципе может стать любой элемент системы: наиболее бросающийся в глаза, главный, по мнению исследователя, чем-то выделяющийся и т. п. Но, конечно, наилучшим решением будет совпадение субъективности ученого и объективной значимости, которое Тейяр де Шарден образно сравнивал с перекрестком, откуда наблюдателю открывается особая перспектива.

Кроме уже описанных моральных, идеологических и научных критериев, можно выделить следующие их типы.

1. Относительно главный в данной системе. То, что в ней нет полностью независимых элементов, ясно. Но, как уже говорилось, с позиции принципа релятивизма можно выделить относительно главные¹¹¹. П. Сорокин считал, что «методологически в качестве независимой «переменной» можно взять любой фактор или любое условие. Речь здесь может идти лишь о научной продуктивности исследований той или иной связи, а не о какой-то предопределенной важности того или иного фактора, в силу его природы»¹¹². С этим можно согласиться. Но стоит добавить, что научная продуктивность в огромной степени зависит именно от совпадения субъективных представлений и объективного положения дел. И когда исследователю удается нащупать элементы или факторы, более фундаментальные в рамках определенной системы координат, эффект его изысканий резко возрастает. Поэтому хотя теоретически относительно главным элементом действительно может быть любой элемент, но научно продуктивными из таковых будут лишь немногие.

2. Критерием могут быть и формализованные величины или даже просто формальная характеристика, подобно тому как знания оцениваются в баллах. Но любая такая величина отражает некое качество (размеры, темпы и т. п.). Тем не менее формальный критерий может быть наилучшим, поскольку он есть продукт конвенции, нейтрален и вызывает меньше споров. И там, где его можно применять, часто незаменим. Современные общества без таких показателей, как валовой внутренний продукт (ВВП), национальный доход на душу населения, жизненный уровень, продолжительность жизни и прочее, оценить почти невозможно. Тем не менее сам по себе подобный показатель без увязки с общим анализом может ввести в заблуждение, как медицинский анализ автоматически не означает болезни или здоровья.

Поэтому считать формальный критерий абсолютно верным — большая ошибка. Он всегда усреднен и — результат конвенции — компромиссен. Любой критерий однобок, и это в равной степени относится и к формальным¹¹³.

3. Можно выделить также комплексные критерии¹¹⁴, то есть такие, в которых как бы преломляются показатели развития многих сфер, фокусируются достижения разных областей¹¹⁵.

4. Критерии в рамках исторического процесса также отличаются по тому, надо ли нам сравнивать общества в синхронном «срезе», что можно обозначить как синхронный, или критерий по современности (хотя он может относиться к любому историческому периоду); или в зависимости от исторического результата, то есть взятый в диахронном «срезе», ретроспективно критерий по близости к «генеральной линии» истории.

5. Следует выделить общие, то есть годящиеся для сравнения всех обществ определенного множества, и специфические, то есть показывающие особость отдельных эпох, цивилизаций, обществ и т. д.

Каждый тип может иметь разное содержание в зависимости от взглядов и пристрастий ученого, а также иных вещей. Выбор типа критерия и его конкретного содержания во многом зависит и от поставленной задачи. Например, если речь идет о всеобщем прогрессе для современности, то таковыми могут быть разные (например, качество жизни, экологический уровень деятельности общества и пр.), но почти все они мало годятся для прежних эпох. Если нужно выделить критерий развития для нашей страны, то он предстанет совсем иным, чем в развитых. Так, для России лучшим показателем сегодня были бы высокие темпы роста производства, уровня жизни и т. п. Но в странах с высоким уровнем потребления, возможно, уже следует думать о его стабилизации или даже сокращении. Для каких-то задач явно недостаточно одного критерия, а нужно несколько. Однако в каждом случае желательно строить их иерархию по важности, объективности (или нечто вроде таблицы соотношения), что уменьшит однобокость взгляда. Критерии, естественно, зависят от полноты наших знаний, поэтому для каждой эпохи и общества мы исходим во многом из наличных условий.

Итак, абсолютного критерия нет. Проблема, стало быть, в том, чтобы создать методику использования данной идеи для определения прогрессивности. Тогда можно будет интегрировать разные подходы и использовать разные методы.

Я думаю, что при прочих равных условиях наилучшей окажется та концепция, в которой удастся совместить органически больше типов критериев и логичнее все это связать.

Как мы выяснили, категория «прогресс» нужна, чтобы было удобно определять уровень развития. Посмотрим теперь, какого рода бывают такие сравнения. Во-первых, категорию прогресса можно приложить ко всему историческому процессу, чтобы сопоставить наиболее крупные его периоды. Это могут быть, например, доиндустриальный, догосударственный, доцивилизационный и т. п. и соответственно индустриальный, государственный и т. п. периоды. А могут быть общественно-экономические формации. Подход зависит от взгляда на периодизацию.

Для крупных периодов формальные критерии мало годятся. Ведь эти этапы видны и так, задача лишь в том, чтобы определить наилучшие основания и рубежи. Здесь нужны относительно главные критерии. Для сравнения формаций я полагаю возможным в качестве такого взять переход к качественно новым мировым производительным силам (это понятие в моей концепции называется «принцип производства», и о нем будет в следующей части очень обстоятельный разговор)¹¹⁶.

Таких формаций я выделю четыре, но есть смысл обозначить также и производственные рывки внутри них, ведущие формацию от начальных стадий к зрелости.

Однако указанный критерий смена принципа производства (или если нужен меньший масштаб — переход на новый этап принципа производства) применим прежде всего в мировом или, точнее, формационном масштабе. К отдельным обществам он приложим лишь в ограниченной мере. Это объясняется тем, что, как уже говорилось, из ряда исторических линий развития только некоторые могут привести к качественно высшему этапу (в нашем случае — к революции в производительных силах). Общества, способные сделать такой производственный рывок, можно считать наиболее прогрессивными, если исходить из близости к «генеральной линии» истории¹¹⁷. Если же делать синхронный «срез», то окажется, что общества, в которых доминирующими являлись иные сферы, чем производство (религия, государство и т. п.), и которые сделали в этих направлениях значительные успехи, нередко превосходили во многих отношениях указанные «производственные». Следовательно, в этом плане (критерий по современности) они были прогрессивнее¹¹⁸. Такой подход только лишний раз доказывает относительность прогресса и сложность любого сравнения.

На основе мирового (относительно главного) критерия мы выделяем особый для каждой формации, но в целом имеющий прямую связь с принципом производства. Мы называли его общим критерием. Что же он представляет и обозначает? Он хорош уже тем, что годится для всех (или хотя бы большинства) обществ, позволяет сравнить каждое с каждым. Но общий критерий в конкретных социумах необязательно окажется важнее специфичного. Последние нередко сильнее¹¹⁹. Кроме того, общее имеет также свойство быть для историка менее заметным, интересным, ценным и т. п., просто потому, что оно есть у всех, а особое — лишь у некоторых. Однако для теоретика дело обстоит наоборот.

Следовательно, «хорошие» показатели общего критерия не означают и не могут означать непременных и тем более исключительных успехов и в любой иной сфере¹²⁰. С другой стороны, ухудшение показаний этого критерия будет важным признаком замедления развития общества, застоя или регресса, особенно если это не просто общий показатель, а еще и комплексный, то есть через который можно увидеть состояние целого ряда элементов общества.

Сформулируем, какие требования желательны к такому общему критерию. Он должен быть: а) тесно связан с общечеловеческим, в моей версии с изменениями в принципе производства; б) поддаваться формализации; в) быть комплексным; г) действительно общим, а не относящимся лишь к некоторым обществам; д) по возможности связанным с моральным критерием; е) не препятствовать выделению специфического критерия; ж) связанным с критериями по современности; з) связанным с критерием по близости к «генеральной линии» истории.

На последнем пункте остановимся подробнее. Только что мы вспоминали, что лишь часть направлений и социальных организмов оказывается удачной в плане прогресса. Очень схематично формационный цикл развития выглядит так: появившееся новое развивается вширь, дифференцируется и достигает пика, откуда начинается поиск путей к еще более высокому качеству из ряда возможностей, при этом прорыв происходит в относительно узких местах (это и есть близость к «генеральной линии»).

Отсюда важное уточнение для общего критерия. До определенного момента (назовем его точкой оптимума) прогресс в количественном и качественном выражении в целом совпадает, поскольку рост количества укрепляет и распространяет, а также доводит до зрелого состояния еще молодое качество. Однако по достижении точки оптимума прежний тип развития наталкивается на определенные препятствия. В ряде случаев, однако, удается их обойти или преодолеть, и прежний курс (и тип прогресса) продолжается. В результате общество начинает удаляться от наиболее удачного для качественного рывка состояния, которое и показывает точка оптимума. Оно теряет прежнюю податливость, его структура костенеет и утяжеляется, в то время как для перехода к новому общество должно быть достаточно гибким, а не сверхспециализированным и зарегулированным. Назревшие проблемы решаются еще большим усложнением системы или наращиванием каких- то элементов (в том числе и тех, какие мы принимаем за показатель прогресса). Этот рост становится уже гипертрофированным и чем дальше, тем больше показывает не прогрессивность, а путь в тупик, подобно тому, как увеличение мышц у культуриста часто говорит не о здоровье, а о грядущих болезнях. Такой рост в конце концов становится самоедским и начинает разрушать общество, а затем он или прекращается сам, или дело кончается катаклизмами.

Перерастание момента, откуда возможен поворот к новому, к качественному прогрессу, если это выразить графически, есть пересечение кривых критерия по близости к «генеральной линии» истории и общего критерия (см. рис.). Дальнейший количественный рост последнего в плане оценки прогрессивности должен быть скорректирован на степень отклонения от «генеральной линии» и увязан с совокупным качественным развитием¹²¹.

Это можно представить как дифференциацию общего критерия, причем из дифференцированных одни будут более, другие менее прогрессивными, в зависимости от успешности решения и близости к «генеральной линии» истории.

Например, рост населения до определенного предела — благо. Если брать вторую («аграрную») формацию, то очень многие общества сталкивались с проблемой перенаселения. И «демографическое давление», когда увеличение населения доходит до предела, за которым возникают общественные трудности, если не абсолютизировать этот фактор, действительно, один из самых важных моментов в макроистории. Разные народы давали разный ответ на подобный вызов¹²².

Итак, для каждой формации общий критерий в моем представлении выглядит так¹²³.

1. формация — степень приспособленности к природе. Отражает идею колоссальной зависимости первобытных людей от природных условий. Показывает соответствие орудий и разделения труда, комплексности или специализации хозяйств и т. п. конкретным географическим условиям¹²⁴.

2. формация — плотность населения, если речь идет о сравнении одного и того же общества в тех же географических рамках, и коэффициент заселенности, когда нужно сравнить разные по природным условиям общества¹²⁵. Он рассчитывается как отношение численности реального населения к числу того, которое при данных производительных силах могло бы прокормиться на этой территории

3. формация — степень производительности индустриального труда. Именно промышленного, поскольку сельскохозяйственный в огромной степени зависит от природных условий. Рост производительности для последних 2—3 веков хотя бы приблизительно, но можно исчислить, а самый факт его увеличения говорит либо об улучшении разделения труда и специализации, либо о внедрении техники.

4. формация. Поскольку (в моем представлении) она только в начальных стадиях, то главный критерий еще не обрел полной значимости. Таким, вероятно, можно будет считать степень стабильности обществ. Думается, важнейшей составной частью такой стабильности станет уровень сохранности и воспроизводства природы при оптимальных темпах развития.

В начальных же стадиях IV формации пока следует считать таким критерием уровень научно-информационного обеспечения, без сомнения, много говорящий о развитости общества. Но поскольку наращивание экономического и технического потенциала, как сказано, уже натыкается на серьезные препятствия, следовательно, развитие формации приближается к указанной точке оптимума. Все эти критерии легко связываются с типами прогресса, соответственно: приспособление к природе; аграрно-цивилизационный; индустриально-торговый и научно-информационный.

Рассмотрим преимущества указанной системы критериев. Во-первых, легко найти родство с относительно главным критерием (сменой принципа производства), поскольку все моменты входят составной частью в понятие производительных сил. Во-вторых, эти критерии формализуются и могут быть представлены даже в конкретных цифрах¹²⁶. В-третьих, это действительно всеобщие и, в-четвертых, комплексные критерии. Если, например, мы возьмем уровень производительности труда, то ясно, что наивысшая производительность будет в обществах с правовым государством и развитой частной собственностью. То же касается и плотности населения. Люди — главная производительная сила доиндустриальных обществ. И население росло там, где были сильные государство и религия (культура), способные обеспечить прочный внешний и внутренний мир, сплотить общество и создать механизмы поддержания порядка. В-пятых, от общих критериев можно прийти к специфическим, особенно если выделить промежуточные, например рост городского населения, и дополнительные (развитость частной собственности, права; уровень грамотности и прочее). В связке с общим критерием они способны дать весьма объективную картину.

Авторскую систему общих критериев можно совместить в определенной мере и со взглядами других ученых. Например, выделяемый социологами прошлого критерий по общечеловеческой солидарности (или эволюции социальной связи), на мой взгляд, из всех существующих — один из самых убедительных. (Правда, само слово «солидарность» не очень согласуется с войнами, геноцидом и прочим. Но дело, конечно, не в словах.) Если спуститься на уровень отдельных формаций, легко увидеть значительные совпадения этого и моего подходов¹²⁷. В первобытности рост интенсивности хозяйств вел к появлению более крупных и стабильных коллективов, а в целом — к заселению Земли. В аграрную эпоху рост населения приводит к укрупнению и структурированию обществ и увеличению контактов между ними. В третьей формации — рост производительности труда, с одной стороны, основывается на его разделении и специализации, с другой — увеличивает их. А разделение труда (по Э. Дюркгейму) — основа общественной солидарности. И еще более сближаются люди и общества с развитием современных средств транспорта и связи в четвертой формации¹²⁸.

Помимо общего, можно использовать и специфические критерии. Какими они будут, зависит от особенностей общества. Возможны военный, торговый, религиозный, культурный и т. п. уклоны¹²⁹.

Специфический критерий важен, потому что позволяет понять особость изучаемых обществ, а вместе с общим и с близостью к «генеральной линии» истории дает удачный масштаб для понимания причин яркости проявления тех или иных сторон. Кроме того, легче понять взаимосвязи отдельных элементов и сфер между собой, выяснить прямые и обратные пропорции между ними в плане прогресса и развития.

Кроме перечисленных, могут быть и иные методы сравнения прогрессивности обществ в разные по длительности эпохи, ведь для тех или иных типов проблем должны быть собственные инструменты анализа¹³⁰. Но думаю, что в целом читатель уже составил представление о подобного рода процедурах.

Без сомнения, предложенные мною методики (причем едва намеченные) и описанная система критериев достаточно сложны для восприятия и, на первый взгляд, могут показаться даже громоздкими и запутанными. Конечно, выделение одного (причем подробно не разработанного) критерия на все случаи усваивается намного легче и проще. Но боюсь, что эта «простота», по пословице, хуже воровства. Разве не наивно думать, что удастся сравнивать столь разные эпохи, общества и сферы по единому да еще и нечеткому основанию? Подумайте, возьмется ли экономист или социолог дать объективную характеристику малознакомых обществ и оценить их уровень развития по отношению к другим по одному или хотя бы двум-трем показателям, не рискуя крупно ошибиться. А ведь там речь идет лишь о современной, в целом понятной нам эпохе и о международно признанных и обкатанных методах.

Экономической науке, чтобы более-менее верно давать оценку ситуации и делать прогнозы, потребовалось выработать очень развитые методики, сложный понятийный инструментарий; были проведены многие и многие исследования на всех уровнях, создана масса моделей. Причем хороший специалист должен уметь верно избрать нужные ему, переходить от одних к другим.

Почему же в нашем случае должно быть иначе? Можно спорить об адекватности методик и правомерности избранных аспектов, но надеяться найти простой и универсальный метод бессмысленно.

Другого способа превратить догматические и во многом «диктаторские» термины, оторванные от реалий, в инструмент анализа, моделирования, даже прогнозирования; иного пути уйти от односторонности к той объективности, которая открывается не в независимости от сознания, а в выработке все более точных, тонких и специализированных методов познания, я не знаю. И сомневаюсь, что кто-то его укажет.

* * *

Заканчивая философский раздел и переходя к разделу социологическому, в виде итога хотел бы сказать о следующем. Философия истории в том виде, в каком она сегодня у нас существует, больше похожа на метафизику, чем на иные социальные науки. И дело не спасает изложение в нынешних работах множества совершенно различных, несходных и отрицающих друг друга концепций (к тому же также большей частью метафизических). Пусть даже авторы станут перелагать и в несколько раз больше точек зрения, направление, на котором стояла и продолжает стоять эта наука, перспективы не имеет. Никогда философия истории и история не станут органически близкими друг другу, если не начнется работа по созданию многочисленных моделей, алгоритмов, схем, типологий и тому подобных разработок для разных уровней, временных периодов, пространственных объемов, микро- и макропроцессов и т. п.¹³¹ Это и составит настоящую теорию истории. И это будут те самые теории среднего уровня, о которых мечтают, как о спасении, многие наши исследователи. Однако сами по себе такие методы нередко бесплодны или недостоверны. Зато в общей системе науки от конкретики в виде историографических изысканий до глобальной теории (в виде философии и социологии истории, теории исторического процесса), а также общей и специальной методологии, связывающей все уровни и аспекты, они обретают очень большое значение.

Поэтому альтернативы поиску способов интеграции разных идей и методов, конкретизации общих положений до необходимых подробностей, ухода от абсолютных подходов к относительным с правильной методологией переходов и т. д. я не вижу. Такого плана исследования в отдельных направлениях появляются¹³². И это вселяет надежду. Но их не только мало, они к тому же не имеют общефилософских обоснований, без которых поиск идет на ощупь. Хотелось бы верить, что предпринятая мной попытка наметить принципы и пути такого развития все же заставит кого-то задуматься над жизненно важной для философии и теории истории проблемой.

Разумеется, я отдаю себе отчет, что исследования, о которых сказано выше, могут пойти по-настоящему успешно только, если будет социальный заказ общества (как это происходило с экономикой, социологией, психологией и другими науками). Но будет ли такой заказ, в значительной мере зависит и от того, что собственно способна предложить социальная наука.

(Продолжение следует)