Эволюция российской молодежной культуры

Культура и политика неотделимы. Констатация банальна, но мне хотелось бы рассмотреть ее на очень интересном, на мой взгляд, примере. Цель этой статьи – показать, каким образом культура российской молодежи эволюционировала за последние годы и как эта эволюция повлияла на те общественно-политические движения России, членами которых являются преимущественно представители молодежи.

Ключевые слова: Молодежь, эволюция, культура, общественно политические движения

Marta Zhakovska. Evolution of the Russian youth culture.

Culture and a politics - are inseparable. Ascertaining is banal, but I would like to examine it on very interesting, in my opinion, example. The purpose of this article is to show, how culture of the Russian youth has changed in last years and how this evolution has influenced shape of those political movements in Russia whose members are mainly representatives of youth.

Key words: Youth, evolution, culture, socially political movements.

Культура российской молодежи за почти двадцатилетний период с момента распада Советского Союза испытала ряд существенных изменений. Вектор процесса ее эволюции кажется очевидным – она все больше напоминает молодежную культуру Запада, и течение ее развития последовательно вливается в одно глобальное русло. Особенно заметным это стало в последние 10–15 лет. В 1990-е гг. культура молодежи не только на российском, но и вообще на всем постсоветском пространстве была своеобразной и представляла собой уникальное явление, соответствующее общему историческому развитию региона, которое, как и ситуация перехода от социалистической системы к капиталистической, не имело аналогов в истории человечества (Gellner 1996: 12). То, чем жила и как жила молодежь, являлось сочетанием трех составляющих.

Первая составляющая – еще живая массовая культура и стиль советских времен.

Вторая – элементы тех движений и субкультур, преодолевавших железный занавес с конца 1960-х гг. благодаря западным радиостанциям, музыкальным дискам, которые привозили в СССР дипломаты и моряки, а также статьям в официальной советской прессе, посвященным хиппи- или панк-движениям, – они ни в коем случае не замалчивались властями, а описывались как «нарост на гниющем теле буржуазной культуры» (Аксютина б. г.). В итоге элементы западной жизни приобретали в столь специфических условиях новые оттенки и оригинальные формы.

Третья – эхо культурных трендов, развивающихся в то время на Западе и проникавших в Россию и страны СНГ благодаря СМИ и относительно немногочисленным советским людям, посещавшим Западную Европу.

В Советском Союзе существовало четкое разделение на официальную молодежную культуру и контркультуру, которая развивалась в рамках того, что получило название система. Это определение звучит довольно парадоксально, если принять во внимание, что на Западе члены субкультурной[1] среды применяли его к тому, против чего выступали. Использование слова система подразумевало существование некоего интегрального, целостного, внутренне сплоченного организма. В таком смысле оно вытекало из специфики функционирования субкультур в условиях авторитарного государства, каким являлся СССР, где исключительно значимыми становились контакты и связи между разными личностями и группами, выступавшими против общепринятых норм общественной жизни. Значение связей определялось, во-первых, немногочисленностью этих групп, во-вторых – часто возникающей необходимостью взаимопомощи (связанной, между прочим, с тем, что стиль жизни представителей субкультур легко приводил к обвинениям их в тунеядстве, которое определялось советским Уголовным кодексом как преступление). Ядро системы составляли хиппи, но в разные периоды времени в нее входили также «панки, рокеры, байкеры, эзотерики, диссиденты всех мастей, барды, ролевики, туристы, фарцовщики, гомосексуалисты, криминальная субкультура...» (Малышева б. г.). В середине 80-х гг. появилось новое определение – неформалы, которое изначально использовалось органами государственной безопасности с крайне негативным оттенком. Неформалами назывались члены неофициальных массово создаваемых на волне общественной активности эпохи перестройки молодежных организаций – групп общественной инициативы, кружков по интересам, экологических сообществ, которые являлись оппозицией «формальному», то есть контролируемому властями, комсомолу. Со временем понятие «неформалы» изменило свой смысловой оттенок и стало повсеместно употребляться для определения представителей субкультур (в том числе ими самими).

Разделение на неформалов и так называемых «цивильных» выдержало распад СССР и оставалось актуальным в течение большей части 1990-х гг. Оно существует и сегодня, хотя различия между этими двумя категориями стали намного менее острыми и граница между ними в значительной степени сгладилась. Такие типичные для образа жизни неформалов действия и поведение, как перемещение с помощью автостопа[2] или ночлег на так называемых «вписках»[3], культивирование определенного стиля одежды, вышли за рамки контркультурных групп и распространились среди относительно широких слоев молодежи. Кроме того, представители субкультур сегодня, как правило, – часть общества, и даже критикуя нормы, на которые оно опирается, относятся к ним как к обязывающим: работают, учатся, живут вместе с семьями, сами их создают (Мазурова, Розин б. г.). Границы системы стали настолько прозрачными и проницаемыми, что оказывается обоснованным вопрос о ее дальнейшем существовании[4]. Кроме того, ныне гораздо бόльшую роль в субкультурной среде играют внешние признаки принадлежности к ней: элементы одежды, нашивки, бижутерия и другие украшения (большинство этих атрибутов продаются в сетевых магазинах одежды), использование определенного сленга. Таким образом, молодежная культура протеста в России приобрела крайне потребительский характер и превратилась в кормилицу рынка, как это имело место на Западе много лет назад и самым ярким символом чего являются футболки с изображением Че Гевары[5].

Итак, современная молодежная культура в России по сравнению со своей предшественницей из 1990-х гг.[6] гораздо более вестернизована, более однородна и сильнее пропитана духом потребления. Одновременно в зависимости от размеров населенного пункта, темпа и пределов процесс эволюции молодежной культуры разнится: от широкого и продвинутого в Москве, островного в других городах-миллионниках к зарождающемуся – в районных центрах. Это связано с социокультурной неоднородностью России; с огромными различиями в уровне и стиле жизни жителей метрополий и провинции; с существованием принципиально разных жизненных возможностей; горизонтами мышления; доступом к ресурсам разных типов капитала – общественного, культурного, символического и т. д.[7] Значимую роль в ускорении этого процесса играют контакты с заграницей, которые осуществляются благодаря поездкам в европейские страны и общению с приезжающими оттуда иностранцами. Перспективы как таких встреч, так и путешествий, естественно, много шире для молодых москвичей, чем для их сверстников из Тюмени или Улан-Удэ[8]. Притоку и популяризации культурных образцов Запада также способствует Интернет – наиболее эффективный и быстрый проводник всяких мод, новинок, трендов. Показатели пользования им, в свою очередь, сильно дифференцированны в зависимости от региона и размеров населенного пункта (Тарасов 2006).

Так сами по себе перемены в молодежной культуре, их неравномерность в пространстве и времени четко отражаются в молодежных общественно-политических движениях. На мой взгляд, на примере разных субъектов можно перечислить несколько типов проявления их влияния и воздействия.

Во-первых, бросается в глаза принципиальное отличие имиджа и стиля жизни молодых людей, вступающих в ряды различных общественно-политических структур сегодня, и их ровесников, которые входили в их состав несколько – пять, десять, пятнадцать – лет назад. Это особенно заметно на примере членов национал-большевистского движения, если учитывать отличающий его от многих других похожих субъектов долгий период существования на российской политической сцене. Итак, если в прошлом самый обычный нацбол являлся «бритоголовым мальчиком в кожаной куртке»[9], визуально, как правило, выделяющимся среди сверстников, но очень похожим на своих партийных товарищей, то нынешние новички в движении, особенно если они живут в крупном городе, легко вливаются в толпу тинейджеров, согласно актуальной моде отращивая волосы, надевая широкие штаны, раста-береты, пластмассовые браслеты...[10] Раньше нацболы были известны также своим пристрастием к крепким спиртным напиткам. Сегодня среди них популярно следование принципам движения стрейт эйдж[11], которые предусматривают отказ от употребления алкоголя, наркотических веществ, табака и беспорядочных половых отношений[12].

Ярким примером социокультурных изменений среди российской молодежи является также фактический упадок ультраправой организации Русское национальное единство (РНЕ) под руководством Александра Баркашова. В свое время она сосредоточивала в своих рядах большое количество молодых людей, в основном бритоголовых подростков, рекрутирующихся из социально ущемленных слоев населения. Ее программа являлась довольно своеобразной. Многие ее элементы были заимствованы из национал-социалистической идеологии[13], но им была придана специфическая окраска, выражающаяся в подчеркивании роли православия и русской национальной традиции. Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ), которое считается наследницей РНЕ как представителя ультраправых и также состоит прежде всего из молодых людей, имеет бόльшее сходство с правыми группировками в Западной Европе и часто сравнивается с ними обозревателями (Соколов 2006; Святенков б. г.). Отвергая антизападную риторику, характерную в 90-е гг. для РНЕ, ДПНИ, как и современные европейские ультраправые, особое внимание уделяет вопросам мигрантов и всяких угроз, которые якобы несет с собой их присутствие – от демографической до криминальной. Члены ДПНИ по многим социокультурным признакам сильно отличаются от бывших «баркашовцев»: они «находятся в лучшем состоянии здоровья, носят одежду подороже, имеют больший доступ к технологическим новинкам (мобильники и т. п.) и в повседневной жизни проявляют бόльшую вестернизованность» (Laurelle 2009: 64) – это уже не выходцы из самых деклассированных и обнищавших социальных слоев, но репрезентанты городского среднего класса – бенефицианты экономического роста 2000-х гг.

Пример РНЕ и ДПНИ отражает постепенную потерю общественно-политическими организациями российской молодежи постсоветской специфики, характеризирующей их на фоне Запада. Меняются не только члены этих субъектов, но и сами субъекты как таковые – с точки зрения их приоритетов, стиля действий, намерений и планов. Замечательную картину того, какой метаморфозе подверглись анархистские сообщества под влиянием европеизации российской культуры и менталитета, рисует Дмитрий Костенко в одном из эссе, которые составили уникальный сборник воспоминаний российских «леваков» о 90-х гг. под названием Lifestyle.

Костенко, когда-торедактор анархистской периодики и активист, сегодня – журналист и аналитик, описывает себя и своих друзей несколько лет назад как тех, которые верили, что нет ничего невозможного; они были полностью уверены, что идеи, которых они придерживаются, – правильны, истинны и что, руководствуясь ими, можно реально изменить весь мир.Тогда, в 90-е гг., люди, подобные ему, были убеждены в потенциале собственных действий, в возможности революции, в том, что они «напишут правильную программу, выйдут на площадь, убедят людей и достигнут всего, чего хотят; почему нет? демократы вышли, убедили – и у них получилось» (Костенко 2003: 9). Сегодня никто среди «леваков» больше не верит в такой сценарий. Наивное, но сильное своей спецификой левое движение в России полностью попало, вследствие соответствующей литературы и Интернета, под влияние Запада, где вера в революцию, по мнению Костенко, давно умерла (Там же: 19–20). Да, современные российские анархисты в крупных городах все чаще ведут такой образ жизни, который отвечает неким «стандартам поведения» левого активиста: перемещаются на велосипедах, становятся вегетарианцами, создают сквоты как «зоны автономии». но, как замечает автор, похожие практики, культивируемые в западном мире несколько десятков лет, не привели в нем ни к каким революционным переменам (Там же: 31). «Леваки» в России, европеизируясь и модернизируясь, усомнились в успехе максималистских планов построения совсем новой общественной действительности.

«Островной», неравномерный характер эволюции культуры и менталитета в молодежной среде ведет к заметной дифференциации молодых общественно-политических активистов – дифференциации, причина которой кроется именно в сфере эстетики и обычая. Иногда кажется, что члены разных молодежных движений представляют два разных поколения, хотя родились они в одни и те же годы. Иллюстрацией активности первого из них будет рассказанная мне Владимиром Федоровым, бывшим председателем отделения Коммунистической партии Российской Федерации в Санкт-Петербурге, история о том, как пару лет назад петербургские комсомольцы отмечали День Победы. Элементами праздника были: поездка за город на запущенном собственными силами украшенном паровозе; инсценировка военных событий; прослушивание пластинок с солдатскими песнями и речами Сталина[14]. Отношение к подобным идеям тех, кто представляет вторую из генераций, хорошо отражает ехидное замечание Алексея Пензина, молодого московского философа, об активистах комсомола: «Отличные ребята, они очень любят петь песни, это, кажется, основное, чем они занимаются...»[15] В качестве примера действий, предпринимаемых этим «новым» поколением, можно привести проводимый в апреле 2010 г. «Конгресс творческих работников»[16], инициативу социалистической организации «Вперед», «Уличного Университета» и членов творческой платформы «Что делать?». Во время конгресса велись дискуссии о дематериализации труда, назывались фамилии постмодернистских философов или обсуждались анархистские акции под знаком Антифа[17] и ФНБ (Food Not Bombs)[18]. Разница между вышеуказанными деяниями – это, конечно, разница содержания, но также и разница формы и мотивации к участию или неучастию в них, которая вытекает не столько из разного отношения, например к Великой Отечественной войне, сколько является вопросом стиля и вкуса.

Линию раздела между этими двумя возрастными (а на самом деле – «поколенными») группами надо вести очень осторожно. Осознавая угрозу упрощений и обобщений, я все-таки склоняюсь к гипотезе, что ее ход обусловлен двумя факторами. Первый – эхо уже упомянутого разделения на «формальные» (пионерские и комсомольские) и «неформальные» молодежные структуры в 80-е гг. Сегодня комсомольские организации являются организациями, внутри которых все еще актуальной остается молодежная культура 90-х гг. с ее сильно ощутимой примесью «совка», традициями русской выпивки, спецификой периферийности. В бόльшей степени это вызвано тем фактом, что сеть местных ячеек комсомольских организаций – особенно Союза коммунистической молодежи, который политически связан с КПРФ, – разветвлена намного больше, чем структуры каких-либо других молодежных организаций, а это означает, что ее сущность в значительной мере формируется молодежью из провинции. Раздел «столица (столицы) – провинция» – это, в свою очередь, второй из упомянутых факторов – близко корреспондирует с описанным «поколенным» разделом в рядах молодежных политизированных движений. Очень показателен в этом плане случай распада на две фракции троцкистской организации Социалистическое сопротивление, который произошел в 2009 г. чуть ли не точно по линии «Москва – провинция». к нему привели разногласия по поводу структуры организации и взаимные обвинения в недостаточном интернационализме[19]. Сравнивая сайты обеих фракций (каждая из них стала действовать как самостоятельный субъект) через несколько месяцев после раскола, можно было заметить значимую разницу в области целей и приоритетов каждой из них, отражающую отличия в жизненных установках и иерархии ценностей столичных и провинциальных активистов[20]. Гендерной тематики и вопросов сексуальных меньшинств, которым посвящается существенная часть материалов на сайте Российской секции Комитета за рабочий интернационал (под таким названием работает сейчас «московская» фракция), не затрагивает ни один из текстов, помещенных на сайте «провинциалов» (которые сохранили название Социалистическое сопротивление), где безраздельно царят профсоюзная проблематика и вопросы борьбы за права рабочих.

Глубокое и разнообразное влияние эволюции молодежной культуры на политические движения и организации в контексте естественной взаимозависимости между явлениями в сфере культуры и политики или их фактически тождественной природы раскрывается в убеждении (которого я, безусловно, придерживаюсь), что все является политическим. Тем не менее в отношении внепарламентских молодежных общественно-политических субъектов его следует переформулировать следующим образом: «все является культурным», поскольку очень часто деятельность, заявляемая как общественно-политическая, – это прежде всего культурный ритуал. В молодежных кругах в общем «происходит замена/вытеснение политико-идеологических противостояний – культурными», – считает социолог Елена Омельченко. По ее мнению, «так называемый молодежный активизм перекочевал с середины 90-х прошлого века из пространства политики в пространство культуры», в связи с чем «собственные, самодеятельные политические формирования имеют не политическую, но культурную природу» (Омельченко б. г.).

Об этом феномене, описанном Омельченко с помощью языка общественных наук, говорят также сами молодые активисты разных сообществ, указывая – как правило, с сожалением – на факт, что многие из общественно-политических организаций молодежи функционируют как тусовки. Они характеризируются тем, что роль политического фактора в их активности второстепенна, а сосредоточены они на действиях, направленных как бы внутрь, на самое воспроизводство данной общности, то есть на выстраивании взаимных отношений между ее участниками, общем времяпрепровождении и развитии совместных интересов, действиях, подчеркивающих их отличие от других похожих групп. То, что ищут в сообществах их участники, проявляется в первую очередь не в сфере действий (за реализацию определенных социально или политически важных целей), а в сфере принадлежности и идентификации[21].

Российские молодежные движения с этой точки зрения не уникальны – аналогичной ситуация представляется в Западной Европе, или (прежде всего) в США, с 70-х гг. прошлого века. На это повлияло множество факторов, в том числе уменьшение роли традиционных национальных и классовых идентичностей и вытекающая отсюда необходимость замены их другими (ср.: Hobsbawm 2000: 40), а также возникновение движений новых левых, придающих огромное значение вопросам тождественности. В России данное явление имеет, кажется, и другие глубокие причины. В рос-сийском обществе, травмированном трансформацией, многие годы распространяются атомизация и распад общественных связей, которые оно переносит тем более болезненно, что в нем отсутствует сильная, укорененная традиция индивидуализма. В связи с этим многие россияне в настоящее время занимаются поиском групп, дающих поддержку и чувство принадлежности к какой-либо общности. Так, общественно-политические движения и организации[22], как и, например, религиозные сообщества[23], являются с этой точки зрения вариантами ответа на определенную все ту же – общественную – потребность. Эта потребность во многом и обусловливает то, как они работают и на что в первую очередь направлены их действия.

Литература

Аксютина, О. [Б. г.]Панк как этика и эстетика противостояния в условиях СССР, России и Беларуси. URL: http://altruism.ru/sengine.cgi/ 5/25/7#10 (дата обращения: 9.08.2010).

Балакирев, Е. [Б. г.] Жизнь Системы. В: Балакирев, Е., Сага о Системе. URL: http://altruism.ru/sengine.cgi/5/24/17?page=4 (дата обращения: 13.08.2010).

Давыдова, Н., Тихонова, Н. 2006. Методика расчета ресурсной обеспеченности и ее роль для анализа проблем стратификации российского общества. Социологические исследования 2: 29–41.

Костенко, Д. 2003. Коктейль из стеба и всамделишной кровожадности. В: Киреев, О. (ред.), Lifestyle. Образ жизни. М.: Гетто.

Мазурова, А., Розин, М. [Б. г.] Развитие, структура и сущность хиппизма. URL: http://adalstein.narod.ru/hippy_2.htm (дата обращения: 13.08.2010).

Малышева, Л. [Б. г.] История хиппи-сопротивления. Вместе 7. URL: http://hippy.ru/hist.html (дата обращения: 9.08.2010).

Омельченко, Е. [Б. г.] Ритуальные битвы на российских молодежных сценах начала века, или Как гопники вытесняют неформалов. URL: http://www.polit.ru/culture/2006/05/23/gopniki.html (дата обращения: 19.08.2010).

Поттер, Э., Хиз, Дж. 2007. Бунт на продажу. М.: Добрая книга.

Святенков, П. [Б. г.] На крайних флангах идет нормальное партстроительство. URL:http://www.polit-nn.ru/?pt=comments&view=single&id=1301 (дата обращения: 17.08.2010).

Соколов, М. 2006. ДПНИ – это серьезно. Дело 42. URL: http://www. idelo.ru/444/16.html (дата обращения: 17.08.2010).

Тарасов, А. 2006. Меняющиеся скинхеды. Опыт наблюдения за субкультурой. Дружба народов 11: 149–159.

Тихонова, Н. 2006. Ресурсный подход как новая теоретическая парадигма в стратификационных исследованиях. Социологические исследования 9: 28–40.

Топорова, А. 1999. «Нацболы» в Санкт-Петербурге: образы и повседневность. В: Костюшев, В., Молодежные движения и субкультуры Петербурга. СПб.: Норма.

Gellner, E. 1996. Return of a Native. Political Quarterly67(1): 4–13.

Hobsbawm, E. 2000. Identity Politics and the Left. New Left Review I(217).

Laurelle, M. 2009. In the name of the nation: nationalism and politics in contemporary Russia. New York.

Marszewski, M. 2006. «Rosyjski islam» versus islam Rosjan. Studia nad zjawiskami przebudzenia religijnego po rozpadzie ZSRR. UAM, rozprawa naukowa, Poznań.

Morawiecki, J. 2010. Syberyjska sekta wissarionowców jako fenomen społeczno-religijny. Warszawa.