Современное производство: экспансия информации и принцип инверсионной детерминации деятельности

Вступление человечества в постиндустриальную стадию развития вызвало к жизни множество философских социально-эконо-мических теорий, характерной особенностью которых является акцентирование внимания не на материально-производственных основаниях общества (труде, технике, производстве), а на факторах, обусловливающих их качественное преобразование, в первую очередь на информации.

Производству, распространению и потреблению информации в совокуп­ности сил, движущих современным социальным развитием, отдается безус­ловный приоритет. В отличие от прежних технологических эпох, когда на первый план последовательно выдвигались сельское хозяйство («первичная» сфера экономической деятельности), промышленность («вторичная» сфера экономической деятельности), в современную эпоху преобладающими на­правлениями деятельности становятся информация и сфера услуг, наука и образование («третичная» сфера). Количество лиц, занятых в этих сферах, неуклонно возрастает, в то время как в промышленном производстве и сель­ском хозяйстве – снижается. Так, например, в США в конце XX столетия это соотношение уже составляло приблизительно 80 % и 20 % соответственно. В начале же текущего века в обрабатывающей промышленности в этой стране должно быть занято около 10 % всех работающих, а в 2030 г. – только 3 %.

Эти и подобные им изменения привели исследователей к выводу о воз­никновении в современном мире новой, информационной экономики, приход которой еще в конце 1950-х гг. предсказывал американский экономист Ф. Махлуп. Разделяющие его позицию аналитики сошлись во мнении, что «главной двигательной силой» этой экономики является уже «не производст­во и потребление материальных благ», что было характерно для прежних эпох, «а создание и потребление информационных ценностей... информационных ресурсов»[1].

На первый взгляд вполне справедливое, это утверждение не совсем кор­ректно – оно содержит в себе невольное противопоставление двух взаимо­обусловленных сфер: по производству жизнеобеспечивающих продуктов (главной, «базисной») и по производству необходимых для этого средств (вспомогательной). Механизм, приводящий в движение информационную экономику, обрел множество опосредующих звеньев, и возникла иллюзия «второстепенности» самого производства и «первостепенности», главенства управляющих им рычагов.

Однако такая экспансия в теоретических обобщениях информационной сферы деятельности в противоположность материальному производству отодвигает, по нашему мнению, на второй план роль промышленной и другой, непосредственно связанной с данным производством техники, в тени остаются предметно-орудийные средства деятельности, обеспечивающие существование новой экономики, а главное – сам непосредственно производящий потребляемые продукты и товары труд. В конечном счете, именно они (труд и техника), а не сами по себе «информация» и «информационные ценности» выступают материальной основой экономики. В машиностроительной облас­ти это интегрированные производственные системы, различные гибкопереналаживаемые технологические комплексы. Конечно, их становление и раз­витие – следствие информатизации, оно стало возможным благодаря воз­никновению технической кибернетики, ЭВМ, компьютеризованных инфор­мационных сетей... Однако следует иметь в виду, что в структуре факторов социального бытия производство материальных благ занимает особое место – это не рядовой элемент экономики, а сама ее причина, сам способ сущест­вования общества, в то время как различные технологии вместе с их матери­альными и духовными компонентами (в том числе и информацией) – способ организации производства.

Деятельность в сфере материальных благ является исходной формой всех других видов деятельности и содержит в себе все их основные компоненты, как материально-преобразовательные, так и познавательные и духовные. «Информационная» оболочка постиндустриальной экономики отражает ее организационно-методоло-гическую сторону; материально-практическую же, производственную – тот специфический, качественно отличающийся от ремесленно-эмпирического и научно-технического (механизированного) спо­соб социально-технологического освоения действительности, который воз­никает вследствие внедрения в производство интеллектуальных орудийных средств.

Характеристика общества не может быть полной и исчерпывающей без анализа этой орудийно-производственной основы и соответствующего ей технологического способа производства.

Что же происходит в обществе и в производстве с возникновением интел­лектуальных, информационных технологий (ИТ)? В чем их смысл? Как ин­терпретируются их место и роль в литературе?

Следует отметить, что, несмотря на широкое употребление понятий «ин­формационная технология», «интеллектуальная технология», в большинстве случаев они рассматриваются в отрыве от технологического способа производства, «сами по себе», что существенно сужает их содержание. До сих пор не сложилось и единого понимания их сущности. Зачастую под ними подра­зумевают не базирующийся на интеллектуальной технике способ производства товаров, услуг и знаний, то есть исторически обусловленный способ техно­логического освоения действительности, а лишь отдельно существующие различные «интеллектуальные» устройства. Понятие технологии в этих случаях подменяется понятием техники. Так, в подготовленном в 1998 г. аме­риканским Национальным научным фондом докладе, с которым президент США регулярно раз в два года выступает в Конгрессе, информационная тех­нология определяется как совокупность четырех функциональных групп электронного оборудования:

1) устройств, обеспечивающих доступ человека к информации (дисплеи компьютеров, телефоны, сканеры и т. д.);

2) техники, передающей информацию на расстояние (радио, телефонные линии, коаксиальные кабели, волоконная оптика и т. д.);

3) устройств, перерабатывающих и преобразовывающих информацию (узлы компьютеров – механические детали, мини- и микрокомпьютеры);

4) электронных, оптических и магнитных систем, служащих для хранения информации[2].

В аналогичном докладе за 2000 г. при характеристике ИТ вначале уже отражаются основные процессы, в которых задействована информационная техника (числовые вычисления, запоминание и хранение данных, передача числовых сигналов по телекоммуникационным сетям), а затем подробно, с разбивкой на четыре группы (интерфейсы «человек-машина»; коммуникации; устройства памяти; устройства обработки информации) перечисляются сами многообразные информационные устройства и системы, а также реализуе­мые ими функции[3].

Но очевидно, что и в первом, и во втором случаях имеет место не отражение специфики нового способа производственно-пре-образовательной дея­тельности, а классификация информационных средств деятельности, и, как замечает представивший в реферативном сборнике данный материал А. Н. Авдулов, различий между понятиями «информационная технология», «информационная техника», а также используемым в докладах понятием «информационная отрасль производства» не проводится, они рассматрива­ются как синонимы.

Несколько иной оттенок, отмечает он, обретает определение сущности информационных технологий в российском издании «Наука России 2000». Здесь она раскрывается посредством понятия «сектор информационных технологий», который включает в себя предприятия и организации, занимающиеся производством вычислительной техники, программного обеспечения и оказанием услуг в этой области.

Существуют и другие подходы к определению ИТ. Но как бы они ни от­личались друг от друга, в них обязательно входят отрасли хозяйства, участвующие в создании электронно-вычислительной техники, и отрасли, производящие современные средства коммуникаций[4]. В этой связи А. Н. Авдулов полагает правомерным разделение всей совокупности ИТ на две основные группы – первичную и вторичную.

Первичная объединяет ИТ, создающие информационные устройства – по­лупроводниковые приборы, микросхемы, компьютеры и т. д. И ядром ее («первичным среди первичных») является изготовление полупроводников, современных интегральных микросхем, микропроцессоров и блоков памяти[5]. То есть конечной продукцией в данном случае выступают не продукты по­требления, а сами орудийные средства – устройства обработки, хранения и передачи информации.

Ко второй основной группе автор относит «вторичные отрасли», те, в ко­торых производство информационных устройств уже не является самоцелью, и играют они «вспомогательную роль». Сюда включаются все (кроме пер­вичных) отрасли хозяйства, в том числе и производственные, и сферы услуг – банковские, страховые, торговые, медицинские и т. п. В качестве примера ав­тор приводит станок с ЧПУ, в котором (на что совершенно уместно он обра­щает внимание) осуществляется не просто манипуляция с информацией, но реализуется практически-преобразовательное действие – обработка деталей. В производстве, базирующемся на электронно-вычислительной технике, ав­томатизируется весь цикл работ – от разработки конструкции изделия до его изготовления (системы CAD/CAM)[6]. «Автоматизация процесса здесь одно­временно является и его информатизацией в том смысле, что она полностью основана на использовании ИТ»[7]. То есть хотя в одном ряду у автора оказа­лись и ИТ сферы услуг, и промышленно-производственные технологии, по­следние обретают особый статус – в них информационный и производствен­но-преобразовательный процессы реализуются в единстве.

Однако отнесение им производственных ИТ к разряду «вспомогатель­ных» представляется совершенно неверным. Скорее к таковым следовало бы отнести те сферы, которые производят электронно-вычислительную технику. Иначе получается, что основной целью производства (как способа существо­вания человеческого общества) является не производство необходимых това­ров и услуг, а производство самих орудий производства.

Сущность информационного общества и интеллектуальных технологий заключается все же не в данном факте, а в превращении электронного обо­рудования в основное орудийное средство деятельности во всех и прежде всего в главных жизнеобеспечивающих сферах.

Особый смысл понятию интеллектуальной технологии придает Д. Белл. Основной акцент при определении сущности данного понятия он делает на организационно-управленческих аспектах деятельности. Новая интеллекту­альная технология – это принципиально новые способы принятия управлен­ческих решений.

К характерным признакам постиндустриального общества Д. Белл отно­сит ряд особенностей. В сфере экономики это производство услуг (в отли­чие от производства товаров в обществе индустриальном); в профессиональ­ной системе – преобладание профессиональных и технических классов и др.; но главное в новом обществе – меняется сам его «осевой принцип». Цен­тральный остов, вокруг которого группируются все элементы постиндустри­альной цивилизации («технология, экономический рост и стратификация об­щества») – это «теоретическое знание», в то время как в индустриальной – производство вещей и машин[8].

Во второй половине XX столетия, отмечает Д. Белл, происходит слияние науки и инженерии, что приводит к изменению самой сущности технологии – она становится интеллектуальной. Именуя ее «инструментальным способом рационального действия», Д. Белл отмечает, что в XX столетии она превра­щается в основной инструмент управления организациями и предприятиями и «приобретает столь же важное значение для постиндустриального общества, какое для общества индустриального имела машинная технология»[9].

Это последнее сравнение представляется не совсем удачным. С одной стороны, в нем отражен факт смены одного технологического способа произ­водства другим – машинная технология заменяется интеллектуальной. С дру­гой же, если придерживаться содержания, вкладываемого автором в понятие интеллектуальной технологии, то окажется, что последняя «по функции» не может соотноситься с технологией машинной, ибо в одном случае имеется в виду способ принятия организационно-управленческих решений, в другом – сам технологический процесс. То есть одному технологическому способу производства противопоставляется не другой способ производства, а только лишь его организационно-управ-ленческие механизмы. Правда, в интеллекту­альной технологии у Д. Белла присутствует и орудийный, материально-вещный компонент – компьютер. Однако движущей стороной деятельности (при этом едва ли не физически) у него выступают духовные факторы – зна­ния, информация, в то время как в машинной технологии эту миссию выпол­няют станки, оборудование и приводящие их в действие рабочие.

Отмеченная «нестыковка» – отнюдь не случайность в концепции Д. Белла. В той или иной форме подобное противопоставление присутствует у всех футурологов – Э. Тоффлера, Т. Стоуньера и др.

Хотя необходимость производства материальных благ не отрицается ими, создается впечатление, будто духовное в названных теориях едва ли не «само по себе» реализует производственную функцию: «Когда знание в своей сис­тематической форме вовлекается в практическую переработку ресурсов (в виде изобретения или организационного усовершенствования), – пишет Д. Белл, – можно сказать, что именно знание, а не труд выступает источни­ком стоимости»[10].

Еще более радикальную позицию занимают приверженцы теорий техно­логического детерминизма. Хотя они и отмечают, что «зерно и уголь нельзя транспортировать на лазерных лучах»[11], однако производство продуктов и товаров предстает в их построениях как нечто характерное лишь для преж­них эпох, и по своей социальной значимости оно не идет ни в какое сравне­ние с «миссией» информации и сферы услуг. Известный экономист Т. Стюарт, отражая особенности «экономики Века информации», подчеркива­ет, что «главными источниками благосостояния» здесь «являются знание и коммуникации, а не природные ресурсы и физический труд»[12]. Ему вторит отечественный исследователь Р. И. Цвылёв: «Теперь экономическое и соци­альное развитие целых регионов и даже отдельных стран по существу полно­стью базируется не на затратах физических ресурсов и просто человеческого труда, а на умелом использовании знаний, информации»[13].

Еще в более откровенной форме эту мысль выражает И. Е. Москалёв: «Современную эпоху по праву называют эпохой знаний. Знание становится самым ценным товаром. Оно заменяет (? – А. Г.) энергоресурсы»[14].

Само сопоставление знаний с материальными ресурсами, декларирование их «преимуществ» над последними представляется недостаточно коррект­ным. Материальные ресурсы в теориях информационного общества рассмат­риваются только лишь как фундамент прежних эпох, и при этом выясняется, что им по сравнению со знаниями присуща... масса «недостатков». Во-первых, они в отличие от информационных ресурсов исчерпаемы. Во-вторых, поскольку они извлекаются из природы, это усугубляет экологиче­скую обстановку. Но еще хуже в-третьих: если мы пытаемся позаимствовать их у соседа – это порождает конфликты и войны. Иное дело информация – она не только не убывает, а наоборот, экспоненциально возрастает, никого не обедняя, а напротив – всех обогащая...

Однако, несмотря на такое, явно не в пользу материальных ресурсов, сравнение, совершенно очевидно, что «информационная экономика» нужда­ется в них ничуть не меньше, чем «индустриальная», – а именно в той мере, в какой это необходимо для обеспечения производства реально потребляемых предметов и продуктов.

Людям интеллектуально-технологической эпохи не менее актуально удовлетворять свои естественные потребности, чем их далеким и не столь далеким предкам. Более того, рост потребностей (а их возрастание – один из непреложных социальных законов) вызывает все бóльшую необходимость в при­родных ресурсах. Если увеличивается производство автомобилей, значит, не­обходимо иметь больше стали, руду для которой добывает и плавит не абст­рактная «информация», а вполне конкретные горнодобывающие рудники и металлургические комбинаты; изготавливает детали и собирает автомобили опять-таки не «информация», а состоящие из металла вполне осязаемые станки. И, несмотря на широко декларируемую тенденцию снижения мате­риалоемкости изделий, совершенно очевидно, что для производства совре­менных автомобилей требуется металла не меньше, чем прежде, а реактив­ный истребитель требует его еще больше, чем истребители времен Великой Отечественной войны. Да и за обедом чувство голода люди по-прежнему уто­ляют не потреблением «информации», а традиционным образом (пищей с ре­альными калориями) – так уж сложилось, что им больше нравится, когда их кормят едой, а не «баснями» (информацией).

Далее. Поскольку роль материальных благ в условиях роста потребления не может снижаться, постольку не может снижаться и роль труда, направ­ленного на их производство. С этой точки зрения не концептуальным, а ско­рее образным представляется широко цитируемое высказывание Д. Белла о том, что «с сокращением рабочего времени и с уменьшением роли производ­ственного рабочего становится ясно, что знания и способы их практического применения замещают труд (выделено мною. – А. Г.) в качестве источника прибавочной стоимости. ...Как труд и капитал были центральными перемен­ными в индустриальном обществе, так информация и знание становятся ре­шающими переменными постиндустриального общества»[15].

Конечно, надо согласиться с футурологом в том, что если знания высту­пают в роли товара, то они могут приносить прибыль. Но что такое «способы их практического применения» – разве это не есть труд? Под «трудом» в контексте своего утверждения Д. Белл очевидно подразумевает только живой исполнительный труд. Однако и с «исчезновением» его продолжает произво­диться продукт. Кто же его производит? Знание должно быть приложено – только тогда появляется прибавочная стоимость. Приложение же его – это опять-таки труд. Если функционирование имитирующих трудовые действия технических систем целерационально и продуктивно, то они (эти действия) и должны быть названы трудом в его «снятом» виде. В индустриальную эпоху «способ практического применения» знания предполагал непосредственное использование его живой рабочей силой. Теперь же в технологическом про­цессе оно реализуется опосредованно.

Вытесненного из технологического цикла рабочего заменяет в ходе изго­товления продукта отнюдь не «знание» (идеальное не может производить ма­териальное), а другая физическая сила. Одна разновидность труда (с двоич­ным человеко-машинным преобразовательным механизмом) заменяется другой (с механизмом монотехническим). Интерпретировать возникновение ин­теллектуально-технологических производственных систем, реализующих вместо живой рабочей силы технологические операции, как замену труда знанием абсолютно неправомерно. Просто в технологическом процессе про­исходит смена «субъекта-носителя» знания – теперь им становятся вещные компоненты системы в отличие от периода, когда знания были персонифи­цированы в живой рабочей силе. Направленное против марксизма учение Д. Белла (как, впрочем, и все другие футурологические теории) в этой своей части фактически воспроизводит одно из вульгарно интерпретируемых по­ложений К. Маркса о роли науки в производственном процессе – она будто бы превращается в «непосредственную» производительную силу.

В определенной степени можно согласиться с мнением другого футуро­лога, Т. Стоуньера, в том, что в различные эпохи в зависимости от уровня развития производительных сил происходит смещение «центра тяжести эко­номики»: во времена А. Смита, как он пишет, от сельского хозяйства к промышленности, а ныне – от промышленности к информации[16].

Но само понятие «центр тяжести» недостаточно строго, четко не опреде­лено. И даже если мы и поставим в «центр» экономики информацию, то весьма сомнительно обозначать ее производство и применение в противопо­ложность производству продуктов питания и товаров (соответственно в аг­рарной и индустриальной экономиках) «главной» хозяйственнойдеятельно­стью, как это имеет место у данного футуролога[17]. Представляется, что «на­стоящие» результаты хозяйственной деятельности – это все-таки продукты и товары. Им нет и не может быть альтернативы ни в какой из экономик. Иное дело, какими средствами осуществляется их получение.

На поверку выходит, что и Т. Стоуньер, и другие теоретики постиндуст­риального общества, равно как и их интерпретаторы, объясняют особенности исторических типов хозяйствования именно тем, что производится (сельхоз­продукты, товары, информация), противопоставляя их друг другу по данному основанию. Однако более точным представляется отличительный критерий К. Маркса: «Экономические эпохи различаются не тем, что производится, а тем, как производится, какими средствами труда»[18].

В условиях аграрной экономики деятельность была сосредоточена непо­средственно на производстве продуктов питания – главном «компоненте» че­ловеческой жизни. Эта «приземленная» потребность (и цель) лежит на по­верхности лишь в условиях натурального хозяйства. Однако она не становит­ся второстепенной ни в индустриальную, ни в постиндустриальную эпохи. Иное дело, что теперь «главное» производится не непосредственно, а «опо­средованно»: возникло огромное многообразие промежуточных деятельностей, за которыми эта инвариантная цель – производство материальных благ – становится «невидимой». Все эти деятельности (информационная, научная, культурная и др.) в конечном счете служат одной общей цели – обеспечению условий человеческого (и как это ни «потребительски» звучит, прежде всего физического) существования. Конечно, теперь это уже «другие» условия, но создаются они не «информацией», а практическим производством.

Что же представляет собой «новый» производитель материальных благ? В чем смысл происходящих в производстве технологических преобразований?

Гибкая автоматизация, как известно, сопряжена с вытеснением живой рабочей силы из непосредственного технологического процесса и превращением его в процесс однородный. Выраженная еще К. Марксом, эта мысль по­вторяется практически во всех соответствующих публикациях. Однако если одна исполнительная система (совокупный личностно-вещный производственный механизм) перестает существовать, то на смену ей должна прийти другая система.

Ни в отечественной, ни в зарубежной философской литературе вопрос о ее сущности, характерных признаках, структуре на сегодняшний день не по­лучил разрешения.

Разговор, ведущийся в этой связи, как правило, ограничивается констата­цией самого факта разложения личностно-вещного производственного меха­низма и преобразования трехзвенной системы машин в четырехзвенную вследствие включения в нее программно-логических управляющих уст­ройств.

Возникающие вследствие «приобщения» техники к науке гибкие произ­водственные системы (ГПС) принципиально изменяют характер связи между человеком и орудиями труда, формируется новый технологический способ производства, образующий материально-производственную основу качест­венно иного – интеллектуально-технологического – типа деятельности.

Гибкое автоматизированное производство (ГАП) – это автоматизация ра­боты прежде всего технологических систем (станков, роботов, складов, по­грузочных средств, средств контроля и др.), синхронное функционирование которых достигается с помощью микропроцессоров и ЭВМ. Их связь и взаи­модействие характеризуют наиболее совершенный вид комплексной автома­тизации. Еще более высокую ступень представляет собой интегрированное производство. Последнее предполагает наряду с автоматизацией технологи­ческих автоматизацию всех предпроизводственных и управленческих про­цессов – планирования, проектирования, технологической подготовки произ­водства и др. Данные системы (автоматизированного проектирования, техно­логической подготовки производства и металлообработки) объединяются в единую интегрированную цепь[19].

Следует обратить внимание на то, что возникающий орудийно-технологический интегрированный комплекс по своим производственным и социально-технологическим характеристикам несводим к отдельно взятым входящим в него единицам оборудования, это не просто арифметическая сумма автоматизированных устройств, а качественно иная, «органическая» целостность, обретающая новые, отсутствующие у ее частей системные свойства.

В технологическом плане это выражается в превращении традиционного совокупного лично-вещного производственного механизма в монотехническую производственную систему и становлении на ее основе нового техно­логического субъекта производства; в социально-историческом и философско-методологическом – в формировании интеллектуально-технологического типа деятель-ности.

Монотехническая производственная система – это совокупность цехового технологического и вспомогательного оборудования. В качестве ее подсис­тем выступают погрузочно-разгрузочные, транспортно-складские, уборочные и другие средства. Но реализация перечисленным оборудованием производст­венных функций становится возможной лишь при условии интеграции его с автоматизированными управляющими устройствами. Поэтому последние также должны быть включены в структуру системы. Как и другие элементы производственного комплекса, данные устройства являются «орудиями», имеют ту же вещную природу и, будучи объединены функциональной свя­зью с технологическим и вспомогательным оборудованием, образуют вместе с ним единую монотехническую производственную систему.

Направляющие действия данной системы программно-логи-ческие уст­ройства, являясь вещными, предметными элементами, привносят в нее свой­ства живой рабочей силы и обеспечивают тем самым их (действий) целесооб­разность и результативность. Субъектно-деятельностные качества реали­зуются здесь в превращенной форме, личностное заменяется вещным – субъ­ект действия становится объектом (по форме), но функционально (по содер­жанию) остается «субъектом».

Монотехническая производственная система, таким образом, – это не просто набор технических орудий, а новый статус производственных средств, отражающий объективацию субъекта непосредственного техноло­гического процесса и, по большому счету, – качественного преобразования производительных сил как таковых.

Процесс труда, отмечал положивший в диалектико-мате-риалистической философии начало его анализу К. Маркс, включает в себя «два... момента... на одной стороне, вещные средства производства, объективные условия производства, на другой – действующая рабочая сила... субъективные усло­вия производства»[20]. Взаимосвязь между этими «моментами» претерпевает изменения в зависимости от исторически господствующего технологическо­го способа производства. «В то время как в ремесленном производстве и даже в мануфактуре движение орудия определяется движением человека, на механической фабрике, наоборот, движение человека определяется движени­ем машин»[21]. То есть в одном случае (в эпоху ремесла) связь в системе «че­ловек – техника» строится на субъективной основе («движение орудия опре­деляется движением человека»), в другом (на этапе механизации) – наоборот, на объективной («движение человека определяется движением машин»).

Тенденцией развития, обусловленной совершенствованием тех-нических средств деятельности, становится последовательное уменьшение «величины субъективного фактора процесса труда по сравнению с его объективным фактором...»[22].

В условиях механизации вещные (предметные) элементы системы «чело­век – техника» детерминируют содержание исполнительных функций рабо­чего, предопределяя меру использования его сущностных сил и свидетельст­вуя об относительной самостоятельности технических средств как одного из составляющих совокупного лично-вещного производственного механизма.

Возрастание уровня предметной детерминации с возникновением интег­рированного производства и выходом живой рабочей силы из непосредст­венного технологического процесса приводит в конце концов к ее самоот­рицанию и переходу в свою противоположность: уже не техника определяет направленные на непосредственное изготовление продукта исполнительные функции живой рабочей силы, а, наоборот, предшествующая технологиче­скому процессу личностная деятельность (конструкторов, технологов, про­граммистов) обусловливает исполнительные действия производственного механизма.

Конечно, и в ГАП содержательная сторона труда цеховых «исполните­лей» предопределена вещными элементами системы, но непосредственно со­зидательные производственные действия, переходящие к последним, детер­минируются предваряющей их личностной деятельностью. Осуществляется принцип инверсионной детерминации исполнительной деятельности: если в механизированном производстве действия исполнителя, направленные на из­готовление конечного продукта («потребительной стоимости»), детерминиро­ваны орудийными средствами, то в интегрированном производстве (интел­лектуально-производственных технологиях) личностная деятельность детер­минирует созидательные функции орудия – предметных средств, подчерки­вая приоритет личностного (деятельностного) над вещным. Человек – «при­даток» механизированного оборудования, автоматизированная монотехническая система – «придаток» деятельностного субъекта.

В условиях механизации так называемый «совокупный рабочий» высту­пает «абстракцией», составленной из различных производственных работни­ков, «начиная с рабочего в собственном смысле слова и кончая инженером» (К. Маркс), в интегрированном производстве автоматизированные орудийные средства придают данной «абстракции» «онтологическую» целостность, конкретность, репрезентируя новый, опредмеченный «технологический субъ­ект производства».

Принцип «инверсионной детерминации» подчеркивает одну из важней­ших особенностей интеллектуально-технологического способа освоения ре­альности – перемещение функциональных действий субъекта деятельности с прямой направленности на непосредственное преобразование предмета тру­да на проектирование, конструирование, технологическую подготовку и об­служивание средств труда.

В условиях ремесленно-эмпирического производства конечный продукт представляет собой результат сугубо личностного воздействия работника (с использованием простейших орудий или без них) на исходный материал. С появлением механизированной техники преобразовательное воздействие становится «совместным», человеко-машинным. Теперь уже значительная часть деятельности сосредоточивается на производстве технических средств в отличие от периода, когда она практически целиком концентрировалась на непосредственном производстве продукта.

Смещаясь в сторону производства орудий производства, социально-технологическая деятельность по мере ее перехода от ремесленно-эмпирического к научно-техническому и затем – интеллектуально-технологическому типу приобретает все более опосредованный (по отноше­нию к производимому продукту) характер. Данный процесс достигает своего апогея с переходом к технике наряду с технологическими управленческих функций, то есть на этапе гибкоавтоматизированного интегрированного произ­водства.

Автоматизирующая наряду с технологическими предпроизводственные, подготовительные, организационные, управленческие (в том числе по проек­тированию, программированию, диагностике, контролю и др.) операции, данная структура выступает на поверку как интеллектуально-технологическая производственная система.

Данное понятие близко по звучанию упомянутым выше понятиям «интел­лектуальной» и «информационной» систем, однако полностью не совпадает с ними. Включающая в себя по определению три исходных компонента: вы­числительную технику, специалиста, использующего ее, и программное обес­печение, – «интеллектуальная система» функционально ограничивается по­становкой и решением познавательных задач, вследствие чего и именуется интеллектуальной: «Специалисты, действующие при постановке и решении какой-то познавательной задачи, и используемые ими средства, – отмечает один из ведущих исследователей в области изучения интеллектуальных сис­тем И. С. Ладенко, – образуют особого рода систему, эффективность процес­сов в которой определяется степенью согласования и интеграции всех ее со­ставляющих. Вследствие содержания решаемых ею задач и осуществляемых процессов, она обозначается как интеллектуальная система»[23]. Отсюда фор­мируется и понятие «интеллектуальная технология», под которой подразу­мевают реализуемый в ходе интегративного взаимодействия личностных и вещных элементов системы сам способ решения данных задач[24].

Однако употребляемые в таком значении понятия «интеллектуальная сис­тема» и «интеллектуальная технология» проходят «мимо» основной деятель­ной сферы общества – производства, – не отражают особенностей интеллектуализированных производственно-технологических процессов.

Материально-производственная деятельность как специфическая форма отношения человека к миру не ограничивается одними лишь познавательны­ми моментами, главным содержанием ее выступает не духовное, а матери­альное освоение мира – его целесообразное изменение и преобразование.

В наиболее общих определениях интеллектуальных и информационных технологий (ИТ) порой отражается их причастность и к производственно-преобразовательной сфере[25], но превалирующим при этом остается познава­тельный аспект.

Конечно, было бы не совсем справедливым упрекать футурологов и их последователей в полном игнорировании ими роли производства, а следовательно, и производственно-преобразовательной техники в современном мире. Более того, как технологические детерминисты, они являются сторонниками обусловленного именно техникой однонаправленного развития общества.

Хотя Д. Белл, Э. Тоффлер, Т. Стоуньер и многие другие основной акцент делают на знаниях, информации и сфере услуг, из их рассуждений вытекает, что именно техника и технология, преобразованные на основе новейших на­учных достижений, выступают определяющим фактором решения социаль­ных проблем – устранения экономических и политических различий, дости­жения обществом стадии «высокого потребления», «всеобщего благоденст­вия», равенства и справедливости. Преобразования в техносфере, по мнению Э. Тоффлера, – доминанта всех социальных образований. И он, и другие тео­ретики постиндустриализма отмечают, что общественные изменения – это прямой рефлекс технического прогресса, более того, они рассматривают тех­нику как панацею от всех социальных бед, единственный импульс социаль­ных и культурных нововведений[26].

Само «кодифицированное теоретическое знание» (Д. Белл) приобретает «решающее значение» лишь постольку, поскольку используется «для осуществления технологических инноваций»[27]. «Современная технология открывает множество альтернативных путей достижения уникальных и вместе с тем разнообразных результатов, при этом неимоверно возрастает производство материальных благ»[28] (курсив мой. – А. Г.). То есть здесь проводится достаточно четкое различие между целями деятельности и средствами деятельности.

Однако решительное противопоставление футурологами (а еще в большей степени – их интерпретаторами) знаний и информации, с одной стороны, ресурсам и товарам – с другой, вызывает столь же решительное неприятие. Отражаемое в цивилизационной структуре общества распределение ценностей (в сельскохозяйственной цивилизации – земля, в индустриальной – товар, в постиндустриальной – знание) отнюдь не безупречно.

Конечно, роль знания и информации в постиндустриальную эпоху неизмеримо возросла. Однако в отличие от материальных факторов они в жизнедеятельностной практике вне своего приложения не представляют никакой ценности. Приложение же их с необходимостью требует введения в действие «утративших» свою значимость земли, сырья, машинного оборудования и т. п. Отражение особой роли знания и информации, таким образом, вовсе не требует противопоставления их традиционным ценностям. Вопреки распространенной позиции однозначно можно утверждать, что значимость последних ни на йоту не снижается ни на одной из стадий существования общества, ни в одной из формаций.

Если существуют страны, источником благосостояния которых является производство информации (подобно тому, как для ряда арабских государств – добыча нефти), то это означает, что какие-то другие регионы и страны вместо них затрачивают «физические ресурсы» и поставляют им материальные ценности. В этом – один из основных смыслов глобализации. Из знаний и коммуникации, сколь могущественными они бы ни были, нельзя извлечь предметно необходимое, материальное. И вообще уместно задаться вопро­сом: если знания и информация приходят «на смену» природным ресурсам, то почему так остро стоит проблема их невосполняемости? Отчего растут цены на нефть, цветные металлы и прочие ценности «уходящей» индустриальной эпохи?..

Способ «опосредованного» получения необходимых человеку продуктов и товаров требует практических преобразовательных действий – одних толь­ко информационно-духовных компонентов для этого недостаточно. Это от­четливо осознают все исследователи, в том числе и футурологи. Не случайно, говоря об информации, Стоуньер в других местах своей работы «расширяет» это понятие, включая в него... орудия производства: «...Инструменты и ма­шины, будучи овеществленным трудом, суть в то же время овеществленная информация»[29]. С учетом этого добавления положение о роли и месте информации в современном производстве приобретает иной оттенок. Но, соглашаясь с автором, тут же хочется возразить ему и его последователям – ведь в доинформационную эпоху техника также обладала свойством быть «овеществленной информацией». Когда в литературе отмечается, что машина будто бы только «теперь стала выполнять... двоякую роль: как средство производства товаров и одновременно как средство производства знаний в форме накопления опыта эксплуатации машины»[30], естественно воз­никает мысль о сущностных характеристиках техники. Одной из них как раз и выступает ее способность транслировать, передавать другим людям мате­риализованные в ней знания и опыт.

Существенное перераспределение рабочей силы, ее бурный переток из промышленности и сельского хозяйства в сервисный сектор вовсе не свиде­тельствуют о смене основополагающих приоритетов общества и отказе от главного из них – производства средств существования. Не умаляя значимо­сти информации, следует иметь в виду, что она, как и другие опосредующие деятельность факторы (наука, техника), – средство достижения цели, но не сама цель.

В изменении соотношения затрат физических и умственных сил человека в системе «цель – средства» при неизменности основополагающей социаль­ной цели – производства и потребления материальных и духовных благ, в концентрации усилий на формировании все в большей степени опосредующей производство материальных ценностей разветвленной системы орудийных средств и заключается, по нашему мнению, одна из самых характерных осо­бенностей информационной цивилизации, ее экономики и свойственного ей интеллектуально-технологического способа освоения реальности.