Известны общества высших охотников и собирателей, где наблюдались сильное имущественное расслоение, наличие рабов, относительно развитые товарно-денежные отношения. Это индейцы северо-запада и юго-запада Америки, некоторые народы Дальнего Востока, Сибири и др. (см., например: Аверкиева 1960; 1978а; Даунс 1978; Шнирельман 1989а; 1989б; 1993; 2012а; Townsend 1985). Довольно подробно среди племен Северо-Западной Америки описаны, например, тлинкиты (Аверкиева 1978а). Они охотились на морского зверя и ловили лососевых рыб, шедших в местные реки на нерест. У них существовало различие между богатыми и бедными, было много рабов (по некоторым данным, до 30 % от всей численности жителей). Владелец раба мог убить или продать его. Часть добычи отдавалась вождю. Последний обладал большой властью и мог передавать ее по наследству. Нередки были войны, в том числе и за рабов. У этих индейцев получили развитие ремесло (плетение, ткачество, ковка меди и прочее), торговля и даже имелись деньги в виде пластин меди. Таким образом, перед нами уже не первобытное, а скорее варварское общество. Думается, оно во многом опережало в развитии примитивных земледельцев, поскольку уровень прибавочного продукта у таких охотников-собирателей был выше.
Развитие существенно выше обычного для данного (и вообще любого) принципа производства за счет сверхизобильного природного (или иного) фактора – вполне объяснимое явление. Ведь такие показатели, как объем, характер и удобство хранения прибавочного продукта в огромной степени определяют уровень развития общества. И если накопление такого излишка возможно в рамках старых технологий, то это будет объективно подталкивать общество к частичному преодолению противоречий[20]. Такие общества-«переростки» весьма похожи на общества ранних фаз следующего принципа производства. Но это дорога в тупик. И с точки зрения исторического процесса они становятся в конце концов маргинальными. Почему?
Дело в том, что переход к новому принципу производства не просто создает больше продукции. Он меняет всю хозяйственную жизнь и ведет к огромному росту населения, что, в свою очередь, трансформирует многие отношения. Главное же – во всемирно-историческом плане переход к нему означает создание не просто новой, но такой системы хозяйствования, которая имеет большие потенции в будущем и способна быть предметом широкого распространения и заимствования.
Преодоление же основного противоречия на базе особых природных условий не имеет таких потенций. Ведь исключительные условия потому и исключительны, что они нетипичны, могут исчезнуть, и главное – они не способны быть предметом заимствования и распространения для других. Но такие варианты все равно играют важную эволюционную роль. Ведь прежде чем произойдет переход к новому принципу производства, должен появиться целый спектр различных ответов на эту задачу, а уже среди них, возможно, отыщется наиболее перспективный. Таким образом, даже на ранних этапах нового принципа производства эволюция как бы продолжает искать пути развития в старом принципе производства. Только эти линии развития различаются направленностью: одна уже идет по нисходящей линии, а другая – по восходящей. Решаются одни и те же проблемы, но решаются принципиально по-разному.
[20] «В самом деле, для общественной эволюции особую важность имела не столько сама форма хозяйства, сколько его эффективность, способность поддерживать и стимулировать развитие сложной социальной структуры. В этом смысле потенциал развитого присваивающего хозяйства в ряде случаев был ничуть не меньше, чем у ранних форм производящего хозяйства. Вот почему общественные отношения и социальная структура высших охотников и собирателей нередко сильно напоминали соответствующие параметры в обществах ранних земледельцев и скотоводов» (Шнирельман 1989а: 400).